туда-сюда, а потом, важно покивав, выдаёт дозатор с регенератором.
— Это же альтерионский сканер, — удивляюсь я, — и регенератор тоже. Я имел с такими дело.
— Извини, драгоценный Док, я знаю, что ты врач, но я просто пользователь и действую по инструкции. Если ты считаешь, что я делаю что-то неправильно…
— Нет-нет, всё верно, — я прикладываю автоматический инъектор к месту перелома, и уже через несколько секунд боль отступает. — Просто удивился, что вы пользуетесь иномировой, а не собственной медициной.
— Её дали нам драгоценные гости, — улыбается она. — Никакой другой у нас нет.
— Как странно… А если эти гости от вас уйдут, как вы пополните запасы препаратов?
— Если гости от нас уйдут, — ответила Олли, безмятежно улыбаясь белоснежными зубами, — то препараты нам не понадобятся.
* * *
— Ты изменился, — говорит Олли вечером.
Мои рёбра уже почти не болят, и мы достойно отметили встречу. На ракушку нажимать не пришлось, девушка пришла сама. Сейчас она стоит голой у окна и даёт мне собой любоваться. Есть чем.
девушка пришла сама. Сейчас она стоит голой у окна и даёт мне собой любоваться. Есть чем.
— И в чём я изменился?
— Твоё одиночество. Оно стало другим. Ты полюбил кого-то?
— Не знаю, Олли. Может быть. И потерял даже раньше, чем успел полностью осознать этот факт. Глупо, да?
— Вы все очень искусны в достижении личного несчастья, — отвечает девушка серьёзно. — Как будто больше всего боитесь понизить свой уровень боли. Ты старый, и это, может быть, последняя любовь, которую тебе дарит Мироздание. И что ты делаешь?
— Что я делаю?
— Ты решаешь, что недостоин, что это не для тебя, что этого не может быть, что это ошибка. А когда Мироздание, обиженно пожимает плечами, и говорит: «Ну ладно, раз ты не хочешь…» — и забирает подарок, ты не бежишь за ним с криком «Отдай, я был не прав!», а облегчённо вздыхаешь и наслаждаешься тем, как тебе больно.
— У этих отношений не было перспективы, поверь.
— А ты хотел перспективы или любви? У тебя могло бы быть что-то, что осталось бы надолго, или нет. Но ты даже не попробовал, верно? Теперь у тебя только боль, и уж она-то точно останется с тобой до конца дней твоих. Разве я не права, драгоценный Док?
— Совершенно права, Олли. Ты удивительно мудрая девушка, а я старый дурак. Но я не мог поступить иначе.
— Конечно, — улыбаются мне из темноты белые зубы. — Иначе это был бы не ты, а кто-то другой. Тот, кто хочет быть счастливым, а не плакать ночами в подушку.
— Я не плачу.
— Это тебе так кажется.
Олли впервые осталась со мной на ночь, а не ушла. И я был ей за это благодарен. Я уверен, что поступил правильно. Я не вижу, как мог бы поступить иначе. Олли просто не понимает, о чём говорит, и не знает моей ситуации. Но мне отчего-то стало так тоскливо, что впервые в жизни оказался реально близок к тому, чтобы посмотреть на пистолет не с той стороны. Говорят, каждый, кто смотрит в прицел, однажды захочет заглянуть в ствол. Но мне нельзя, у меня есть Нагма, которая больше всего на свете боится остаться одна. Я не могу её бросить. Дружеское чёрное плечо очень странной девушки Олли очень помогло мне этой ночью. И даже если я в него немного поплакал, то она никому не скажет, а я ни за что не признаюсь.
А рано утром в комнату без стука вошёл Теконис. Не обращая внимания на то, что я не один, и уж точно не собираясь извиняться, он коротко сказал:
— Собирайтесь. Срочно.
— Что случилось? — спросил я, по военной привычке уже впрыгивая в штаны.
— Граф Морикарский воскрес.
Глава 12. Лжемихаил
— Моя принцесса.
— Мой паладин. Долго же ты добирался.
— Спешил как мог.
Четыре месяца. Здесь уже зима.
— Наконец-то я спасла тебя, а не ты меня. Вернула с того света! — улыбается девушка.
— Воистину подвиг, достойный легенды! — говорю я и ничуть не преувеличиваю.
Принцесса Катрин как-то убедила церковь, что я не этот, как его… Креатура Разрушителя, вот. Церковь, и правда, достаточно едина и независима, чтобы её иерархи даже в Багратии, где светские власти давно мечтают о показательной расправе над графом Морикарским, признали, что ошиблись. Как человек, мол, я и правда исчадие зла, но это дело светских властей. Никакой мистики, обычная сволочь.
Даже обидно.
— Но как ты их в этом убедила?
— Сказала, что много раз видела тебя без очков.
— И что?
— И что у тебя серые глаза.
— А… Ну, ладно, — принял я с некоторым удивлением такое объяснение.
Наверное, у креатуры Разрушителя они должны сиять багровыми отсветами адского пламени. Всего-то и дела было очки снять, а какую историю раздули. Ох уж этот мне драматизм эпохи.
В общем, с церковью проблемы больше нет. Но есть другая. Граф Морикарский, гад такой, не возжелал упокоиться с миром, передав своё богатое наследие под управление регента своей дочери, Императора Перидора. Этот паразит воскрес. Точнее, заявил, что не умирал, что похоронили не его, что это был заговор с целью разрушить все его реформы, захватить его предприятия и вернуть Меровию обратно в средневековье.
Конкретным злодеем в этой истории оказывался уже Перидор, который не то сам организовал покушение, не то воспользовался его результатами, чтобы уничтожить графа Морикарского, коему люто завидует. В одной из версий этого безумного сценария выдвигалась даже идея, что покушение было не на принцессу, а на графиню Нагму, и стрелял убийца в неё. Положа руку на синяк, и сам не могу это отрицать однозначно — моя дочь и Катрин находились практически на одной линии, и кому досталась бы пуля, не окажись на её траектории я, неизвестно. Я не представляю, кто и зачем стал бы стрелять в Нагму, но я и насчёт принцессы в таких же непонятках.
Граф был ранен, но выжил благодаря скрытой кирасе собственного изобретения (тут они прямо в точку попали) и скрывался два месяца, восстанавливая здоровье. А потом пошёл, сволочь, супротив законной власти, требуя возвращения имущества, низложения Перидора, и главное — возвращения похищенной императором дочери.
