Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
моему уху, шепнул: — Не вздумай о нем ничего плохого печатать. Он тебе не простит — уберет, и все! Он — очень могущественный человек.
— Уже поздно. Книга выходит в мае.
— Вычеркни все нехорошее о нем. Советую. Наймет людей, и уберут тебя. Не играй с огнем… — Ефименков был серьезен.
— Женя, ты путаешь бизнесмена Стивена Грэя с мафиози.
— Мадам Анжели приехала и просит вас пройти к ее столу, — объявил вошедший на террасу старший черный ворон.
Ефименков встал и, обращаясь к Каратаеву и Жанне, сказал:
— Идемте, я хочу представить вас Ольге. Она необыкновенная женщина.
Ефименков и двое актеров ушли.
— Я почему-то принял вас за мадам Анжели, — признался писатель Ольге, сидящей напротив.
— Если бы так, — грустно улыбнулась Энджи Дикинсон. — Тоже Ольга, но… Я подруга Анатолия.
Из фрагментарных сведений о кабаре, поступавших к писателю от Наташки, он знал, что Анатолий и его подруга родились во Франции от французских родителей, но что они куда более русские, чем, скажем, писатель. Они обожают советских знаменитостей, например…
— Жили двенадцать разбойников! — грянул хор.
Писатель поглядел в зал. Впереди стоял, этаким могучим дубом среди большей части низкорослых деревьев, бас в белой дуэльной рубашке и больших черных штанах, подымающихся ему чуть ли не под мышки. Красные руки баса были сложены на объемистом животе. Рядом с басом — женщина в вышитом сарафане и остроконечном усыпанном фальшивыми камнями кокошнике. Слева от баса стоял в золотой, как Наташкина кофта, косоворотке грузный старик. В рубашке с разводами — звезда кабаре, маленький, руки сложены у члена, глаза насмешливо направлены в пол — семидесятилетний цыган Саша Гордиевич. За Сашей — поместилась башней — Наташка. Польская и русская цыганки и еще десятка полтора неизвестных писателю исполнителей, ярко одетых, заученно гремели: «Мно-ооого разбойнички проооо-лили крови честных христиаааан!» Наташка кривлялась и корчила рожи.
Анечка-актриса глядела на писателя темными красивыми глазами. С большим любопытством. Писатель знал, что в Россию попадает какое-то количество его книг. Что на черном рынке за его первый роман «Это я — Эдичка» дают два тома «Архипелага ГУЛАГ». Что в России жизнь писателя уже слепили в легенду, как дети лепят из снега снежную бабу, что существует уродливое чучело — Лимонов. На его ежедневной жизни существование легендарного уродца никак не отражается…
— Я представляла вас иначе, — прошептала Анечка.
— Вот как? Каким же?
— Старше… И неприятнее…
Неприятнее. Она не первая говорит ему об этом. Оказывается, его часто представляют неприятным, старым и отрицательным. А ему всегда казалось, что он создал необыкновенно положительного и симпатичного героя — самого себя. Парадокс…
— Простите. — Черномогильный официант сложился вдвое и сообщил в ухо писателю: — Месье Ефименков просит вас пройти к его столу…
«Ну и церемонии», — подумал писатель и пошел за могильщиком, выискивая глазами подружку. Кусок Наташкиной кофты мелькнул в толпе, уходящей со сцены. Может быть, ей нужно находиться за кулисами? Он не знал, как должна себя вести Наташка на своей территории, но, очевидно, она еще подойдет к нему.
— Познакомься, Эдик! Это моя подруга, наша хозяйка — Ольга! — Ефименков встал с кожаного дивана, где он сидел в ряд с Каратаевым и наездницей Жанной.
Женщина с платиновыми волосами в прическе а-ля мадам Тэтчер, с неподвижным лицом светской дамы, в консервативного фасона платье цвета свежеубитой селедки, приподняла голову и, повернувшись к нему, протянула руку:
— Ольга Анжели. (Бывшая танцовщица кабаре, вышедшая замуж за средиземноморского человека темного происхождения, владельца множества злачных мест — бурлесков и залов, где «девочки танцуют голые».)
— Моя жена — Жанн! — Ефименков расплылся в полупьяной сладкой улыбке, хаотичной и во все лицо, морщинистой, как река в весеннее половодье.
Женщина, некрасивая, полная, в очках, одета в стиле американских девушек периода флауэр революшэн — в длинное летнее платье, окрашенное грубовато в зигзаги, круги и полосы, — подала писателю теплую, влажную руку. Крупные бусы из пластика на шее.
— Правда, Жанн — великолепна? — Ефименков все еще стоял на своей половине стола и не давал сесть всем остальным, с неуместным слезливым восхищением глядя на жену.
Лишь мадам Анжели не участвовала в сцене, она преспокойно наливала себе чай из серебряного чайничка. По рассказам Наташки, мадам всегда невозмутимо пьет свой чай… Ефименков наконец уселся.
«Мадам невозмутима, как Лимонов, — подумал Лимонов с одобрением. — Жанн, по всей вероятности, женщина чрезвычайно положительная. Но хуй этому рад».
Злой писатель никогда не прощал обычным людям их обычность. Всемирно известный Ефименков мог бы найти себе женщину повиднее.
— Я слышал твою девушку вчера. Правда, только одну песню… Я приехал поздно. Ну поет! Ну голос! — Ефименков перегнулся к нему через стол. — Его девушка так поет! Обалденно! Стаканы дребезжат! — сообщил он всем присутствующим.
— Когда она будет петь? — спросил Каратаев.
Длинный гробовщик поставил перед писателем бокал и, вынув из ведерка «Вдову Клико», наполнил бокал шампанским.
— Я не знаю, — сказал писатель. — Она исполняет обычно несколько песен в первом отделении и несколько — во втором. Я тоже здесь в первый раз.
— Когда будет петь Наташа, Оля? — Ефименков вытянулся в сторону сверхспокойной мадам хозяйки.
— Как обычно. По программе, — пробормотала мадам.
— Ты всегда выбираешь красавиц! — прошептал вдруг Ефименков. Схватил писателя за руку и пригвоздил руку к столу. — С тобой, наверное, что-то не в порядке… Комплекс неполноценности?
Милый, ясный, как дитя, хитрый Ефименков. Он понял взгляд писателя, обращенный на его жену. Лучшая защита — это нападение. Писатель мог бы объяснить Ефименкову, что красавиц он не выбирает, что так получается само собой, что на некрасавиц он вообще не обращает внимания. Что, может быть, в нем ненормально развито чувство эстетического. И мог бы сказать Ефименкову грубо, что, несомненно, приятнее видеть каждый день Наташкину широкоротую и асимметричную физиономию, чем полненькую рожицу Жаки. Но Ефименков был умница и понимал все сам. Потому писатель согласился с наличием у него комплекса неполноценности.
— А я как Тютчев, — сказал он. — До сих пор у Тютчева были самые красивые женщины в русской литературе. Желаю его перещеголять!
— Я думала, пушкинская Натали Гончарова была самая красивая… — Жанн была не только женой Ефименкова, но и профессором русской литературы.
— Эдик прав. Все три жены Тютчева были необыкновенные красавицы.
Парень в синей косоворотке вышел к микрофону и запел «Очи черные». Плохо запел.
— Эмоций! — крикнул Ефименков. — Не так поет! Не так! — простонал он. — Разве так поют отчаянную вещь «Очи черные»? Разве так поют, а? — обратился он к мадам и компании. — Рот открывай! Не спи! — закричал он парню и, неодобрительно качая головой, стал выбираться из-за стола. Выбираясь, он
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
