на Ярмарке.
Но задать новый вопрос я не успел, полог палатки качнулся, и внутри оказался Шадир. Я торопливо захлопнул книгу и вскочил, невольно бросил взгляд в угол, где расположился автомат.
— Боишься? — спросил трибун с кривой усмешкой. — Зря. Я безоружен. Без фокусов.
И он показал мне ладони, широкие, мозолистые, которыми шею свернуть можно не только ребенку.
— Зачем тогда пришел? — я убрал энциклопедию в карман рюкзака.
— Узнать, почему ты меня не сдал. Вот это был номер… ты же мог! Прямо Геррату, — алые глаза Шадира поблескивали, кожа в тусклом освещении казалась окровавленной, по лысине бродили блики. — Он бы тебя обнял, и все… билет на лучшие представления у тебя в кармане. Почему? Или тебе нравится видеть, что я в твоей власти, ты наслаждаешься тайным знанием… и тем, что рискуешь? Или ты собирался шантажировать меня? Хотя нет, не верю. Нечего с меня взять.
Он говорил нервно и торопливо, совсем не так, как обычно.
— Нет, не нравится, — ответил я. — И про шантаж — это все дурацкая ботва. Нет… почему? — я почесал в затылке. — Не знаю… Может быть, потому, что ты хорошо ко мне отнесся, помогал не раз? А может потому, что я не родился в Гегемонии и мне плевать на эту войну с высокой колокольни? Ну победят бриан, и что для меня изменится? На здоровье… Только… — тут грудь сдавило, внутренности обожгло гневом, — жаль тех, кто погиб из-за тебя.
Шадир отвел взгляд, уставился в пол.
— Мне тоже жаль. Каждого. Не веришь? — он поднял глаза, и в них обнаружилась боль. — Гегемонию не жаль, это прогнившее сооружение должно рухнуть, дать дорогу свежему, новому… а вот бойцов жалко, особенно тех, кто с варварских планет, как ты, та же Фагельма.
О да, он знал всех десятников.
— Но если Гегемония развалится, то иранд… — начал я.
— Что иранд?! — перебил трибун. — Они только оборонялись. Мы им не нужны. Совершенно не интересны. Они с радостью оставят нас в покое.
— Откуда это известно? Они сами сказали? — в последнее я не верил, скорее всего, Шадиру напел эти байки Две Звезды, а у того очевидный интерес выставить союзников белыми и пушистыми.
— Не важно. Это не имеет значения, — Шадир угас так же быстро, как и вспыхнул, вновь сгорбился и будто постарел. — Это… государство заставило меня… сделало так… что я… погибла Ашгир… — он сглотнул, видно было, с каким трудом ему дается каждое слово. — Думаешь, я хотел? Нет! — в брошенном на меня взгляде оказалась мольба. — Никогда! Нет! Только когда ты не можешь… ты должен… — с губ уверенного всегда, решительного трибуна летели слюни, он весь трясся, он вызывал жалость и омерзение. — Ничего не остается… Чувствуешь себя как на арене, в центре круга, и ты можешь… только одно… Но я помню. Никогда не забуду тот день, когда сделал это. Каждое мгновение, вес ужас, все страдание. Именно поэтому я и стал помогать тебе, — он справился с собой и заговорил увереннее. — Егор, ты тут ради своего ребенка… и ты должен вернуться к нему, спасти его, а не как я.
Я не знал, что сказать.
Без Шадира я давно пропал бы, он вытаскивал и поддерживал меня против того же Равуды. Но он был предателем, он работал на тех, с кем мы сражались, он устраивал взрывы на линкоре, он наверняка сообщал все о том, что мы делаем, и подставлял тем самым под пули и ракеты.
И он не выглядел адекватным, хотя обычно свою неадекватность отлично скрывал.
— И теперь ты не можешь решить, может тебе все же проще грохнуть меня? — поинтересовался я наконец. — Пока я жив, ты не будешь в безопасности… Дело такое, да? Сам понимаешь.
— Нет, я никогда этого не сделаю, — Шадир замотал головой. — Если ты пообещаешь. Дашь слово не сдавать меня!
— Чтобы ты мог и дальше продавать нас бриан? Чтобы мои бойцы умирали?! Так?!
Трибун замер, ладони его сжались в кулаки, покрытое оспинками лицо исказилось, и я уже решил, что он бросился на меня.
— Я… могу… водить их за нос, какое-то время, — сказал Шадир. — Цирковые номера. Пока ты здесь… а когда ты вернешься домой, тебе уже будет все равно… Это очевидно. Только не выдавай меня.
— Ладно, не буду, — я не очень верил трибуну в этот момент, как вообще можно верить предателю, но что еще я мог сделать — отказаться и тем самым спровоцировать его на атаку? — Обещаю.
— Спасибо, — Шадир качнулся ко мне, точно хотел меня обнять, но тут же развернулся и вылетел из палатки.
Только тут я обнаружил, что весь покрыт потом и дышу, как загнанная лошадь.
* * *
Нашему манипулу пришлось собираться сразу после завтрака, и собираться всерьез. Снимать палатки, навьючивать на себя всякое барахло — судя по всему, мы выступали к тому куску «Гнева Гегемонии», на котором находился работающий портал, чтобы через него убраться с Бриа.
В чащобу ушли разведчики, а за ними двинулись мы, больше похожие не на солдат, а на грузовых верблюдов.
Я покидать планету совершенно не хотел — без Обруча, не выполнив задание тиззгха. Но меня никто не спрашивал, и я понемногу начинал думать, что мне придется дезертировать — набрать побольше сухпаев, проскользнуть через сеть постов и раствориться в джунглях. План выглядел, мягко говоря, не особенно идеальным, я не представлял, как в этом случае возвращаться на Землю, но другого не было.
В любом случае я пока шагал под моросящим дождем через поникшие, мокрые джунгли, месил черную грязь.
— Однажды Первый Охотник отправился в Предвечный лес, чтобы нарвать цветков отрыв-травы, — Дю-Жхе рассказывал очередную байку прямо на ходу. — Трава это не простая. Отведавший ее обретает силу невероятную и способность высоко подскакивать, и поэтому многие живые существа собираются на тех полянах, где она растет, и ждут раскрытия цветков, которые появляются всего на одну ночь. Были там Смеющиеся Белки, Половинчатые Кроты, Изменчивые Грибы, — ради такого случая я включил переводчик, и тот старался, отыскивал аналоги словам из языка ферини, на планете которых явно не было ни белок, ни кротов, хотя вот грибы могли быть, поскольку они наверняка есть везде.
Дальше мы узнали, что Первый Охотник замаскировался с помощью тени Двоящегося Ленивца, и его никто не заметил.
А потом спереди, где в авангарде топал Равуда со своими, донеслась стрельба.
— Стоп! — приказал Шадир, после ночного разговора старавшийся не встречаться со мной глазом.
Мы остановились.
Стрекотание автоматов перебила серия тяжелых хлопков, знак того, что в ход пошли брианские живые
