догоняют ее, или подстерегают за поворотом — с камнями в руках. А потом волк прижимается к ее ногам, рычит и скалится, и пытается защитить ее от камней, которые летят со всех сторон вперемешку с грязью и криками: «Бей ведьму!»
Марго знает, что, если она упадет — люди без лиц догонят ее и забьют насмерть; она поскальзывается, но не падает, удержавшись за волчью шерсть. Зря. Зря. Потому что — и это она тоже совершенно точно знает — там, в конце этой длинной черной дороги ждет специально для Марго разложенный костер. Она знает, но, все равно идет — по этой проклятущей, скользкой, липкой дороге.
И волк идет рядом с ней — шаг в шаг. Прижимаясь к ее ногам теплым мохнатым боком — пытаясь защитить ее от камней, грязи и криков. От всего мира.
Идет рядом с ней.
На костер.
А потом она просыпалась, вцепившись зубами в уголок подушки — гася свой крик (вой) и чувствуя, как простыня липнет к вспотевшему телу (как вздыбливается на загривке густая шерсть) и ночь дышит холодом в затылок, (и бледнеет след, только что такой яркий и вкусный)… потому что кто-то другой идет по твоему собственному следу — страх? — и нужно обернуться и не позволить ему догнать себя, и успеть догнать его, не дав ему опять ускользнуть — в сны? — (и перегрызть ему горло — скользкое, невидимое, почти неуловимое — потому что у страха нет лица)…так же, как нет лиц у людей, бросающих камни в тех, кого они называют ведьмами…
А когда день рождения прошел; и были съедены ненавистные пироги; а последние несколько кусочков, отложенные запасливой Марысей «на потом» — и завалявшиеся и зачерствевшие, после придирчивой Марысиной пробы, были-таки отданы дворовым собакам.
И постепенно скверные сны Марго истаяли — вместе со снегом. Так же, как каждый год. И волк — почувствовал, что больше пока не нужен, чтобы защищать Марго от ее снов — и пропал на несколько дней. Так же, как каждый год. И однажды Марго проснулась — не от собственного беззвучного крика, и не от ужаса, струйкой ледяного пота сползающего по спине, — а от ослепительного сияния чистого неба за окном. Высокого, нежного, почти прозрачного.
Неба, в котором, наверное, можно летать — так как Марго умела летать в своих снах. В своих хороших снах.
Она распахнула окно, с трудом сдвинув с места просевшую и рассохшуюся за зиму, раму, и, запрокинув голову, чуть не задохнулась в ослепительно голубой бездне, опрокинувшейся на нее… бездна падала и падала — бесконечно, потому что у нее не было дна — или это Марго падала и падала — в небо?…или — не падала — а летела?… И ей захотелось рассмеяться — потому что это было так хорошо — так невероятно и волшебно… Так хорошо — быть не волком, пробирающимся по мокрому лесу в поисках добычи, шарахаясь от запаха капканов; и не маленькой девочкой, которая зачем-то идет по длинной черной дороге, на которой ее ждут дети с камнями и со смертью в пустых глазах; и не женщиной — незнакомой, измученной пытками женщиной, взбирающейся на разложенный для нее костер; и даже не молодой девушкой по имени Марго (спустя несколько столетий после того костра), которой иногда снились скверные сны и которая иногда не могла понять — кто же она, на самом деле… Так хорошо было — просто быть… и смотреть в широко распахнутые безмятежные глаза улыбающегося весеннего неба… Неба, обещающего что-то невероятное, волшебное, прекрасное…
А потом, стараясь удержать в своих глазах отражение этого неба, и торопясь — скорей из этого дома, который всегда казался ей клеткой — на улицу(во двор, по главной аллее, потом направо, через маленькую неприметную калитку за кустами сирени — в лес, туда, где небо ближе всего…) Марго сбежала вниз по узкой лестнице — мимо белой каменной богини, вечно и слепо смотрящей в даль, видимую только ей одной — и, рванув тяжелую входную дверь, с разбегу врезалась в кого-то, открывавшего эту дверь с другой стороны.
— Ого, — сказал кто-то, и плечо отчаянно и испуганно рванувшейся в сторону Марго (…так же отчаянно и испуганно, как вдруг прянул в сторону волк — в нескольких часах пути отсюда — волк, опьяненный волшебным, головокружительным следом, звавшим его за собой, — и неожиданно споткнувшийся — о солнечный зайчик, блеснувший на оскаленной пасти капкана…)… оказалось крепко сжатым чьей-то рукой…
— Вы кто? — спросила Марго; сердце испуганно прыгнуло к горлу, дыхание споткнулось. Вопрос получился беззвучным (… и волк, все еще вдыхая манящий его вперед запах, попятился, беззвучно скалясь на померещившуюся ему в спутанной прошлогодней траве, изыскано изогнутую, стальную челюсть капкана…)
— А ты выросла красавицей, маленькая Маргарита, — сообщил тот, кто все еще удерживал вырывающееся плечо Марго.
В голосе незнакомца была улыбка, а лица Марго сначала не смогла разглядеть — солнце из открытой двери полыхнуло прямо ей в глаза и вспыхнуло золотистым нимбом на светлых волосах вошедшего. А потом дверь закрылась за его спиной, и улыбка на его губах оказалась под стать потухающему нимбу — почти ангельской, а глаза…(… солнечный зайчик на стальном оскале капкана?… да нет же, нет…) Глаза — солнце и небо — то самое, которой Марго только что разглядела в свое окно — высокое, нежное, почти прозрачное, весеннее небо — которое улыбалось только для нее одной…
Небо, в котором можно летать…
Марго(19) Сентябрь
… Небо не улыбалось. И, наверное, в нем больше нельзя было летать. «Интересно,» — подумала Марго, прищуривая глаза, которые почему-то заслезились — от колючего света неприветливых холодных звезд.: «Интересно, я когда-нибудь смогу увидеть его другим? Или я теперь всегда буду видеть его таким — каким его однажды (прошлой ночью?) увидел — и запомнил — мой волк?»
А потом она вдруг разглядела — на краю оскалившейся звездами черноты, за растрепанными елками — то, что ей следовало увидеть еще давно — вместо того, чтобы сквозь слезы рассматривать давным-давно ушедшее прошлое. Странное розовое сияние, которое не могло быть закатом, уже давно потухшим — слева, на западе; и не могло быть рассветом — который еще только должен был загореться — через несколько часов — справа, на востоке.
— Что это? — спросила Марго — почти беззвучно — и уже почти зная ответ. И, приподнявшись, и чувствуя, как под ее рукой закаменела шея насторожившегося волка, вдохнула — напряженными волчьими ноздрями — еле различимый
