— чистое жульничество. А ты где собираешься работать?
— Сеньор Эстрада определил меня в пульперию.
— Раз он сказал, значит, так и будет. Он здесь хозяин. Пульперия — это что-то несусветное. Компания старается всячески запутать расчеты с поденщиками. Те, в свою очередь, стараются урвать побольше, накупают товаров, потом перепродают их в городе. Сами довольствуются горсточкой коки, а в субботу умудряются пропить весь недельный заработок. Это самый пропащий народ.
В число пропащих завербовался и забойщик Хуан де Дьос Уачипондо. Его поселили в одну из тех халуп, что рядами лепятся у самой дороги. Низенькие входы. Сквозь дырявые крыши врывается ветер. На земляном полу валяются картофельные очистки, луковая шелуха и другие отбросы от приготовляемой тут же пищи. Все здесь покрыто толстым слоем сажи; постель состоит из нескольких необожженных кирпичей, и сверху овчина. Жилья не хватает, поэтому Уачипондо может пользоваться им только ночью, а его сожитель — только днем.
Так и шла жизнь этих людей под соломенной кровлей, которую непрестанно треплет ветер, в лачугах, где женщины готовят скудную пищу, а на полу возятся в мусоре полуголые орущие дети. Грязная и шумная жизнь поселка.
В пять часов утра Уачипондо уже шел на рудник и приходил туда ровно в шесть. Солнце освещало только самые вершины гор, а внизу еще лежала ледяная тень? Почерневшие от холода рабочие, забойщики, старшие рабочие, инженеры, подручные, откатчики и слесари, сдав номерки, миновали проходную, устроенную в самом устье шахты.
Зев шахты заглатывал сотни рабочих. Несколько сотен шли в рудник «Провидение», несколько сотен — в «Голубой» и еще несколько сотен — в «Орко-сунтинья».
Входил в свою шахту и Уачипондо, как некогда его отец: то же лицо, та же походка, только шахта теперь стала глубже и сеть квершлагов и штреков — гуще. Путь рабочих в забой начинался в вагончиках, составленных в партии. Поезд удалялся от устья, дневной свет становился все слабее, превращался в точку и только едва-едва поблескивал на рельсах. Рудокопы зажигали лампочки. В самом конце штольни открывался четырехугольный колодец, по которому в деревянных клетях, подвешенных на стальных тросах, смена рабочих спускалась в этажные штреки. Медленно скользя вниз, клеть уносила с дневной поверхности людей, их инструменты, их лампочки. Ползли вверх слоистые, морщинистые с блестящими прожилками стены колодца. В устье каждой горизонтальной выработки или этажа скапливались рабочие ночной смены, поджидая клеть — вестницу наступившего нового дня. Зияя темнотой, шли вверх входы в галереи, проведенные по залеганию пластов, пока наконец клеть не достигала зумпфа, расположенного в пятистах метрах от поверхности. Последняя группа рабочих покидала клеть, и тогда подавался сигнал на подъем: теперь она будет подниматься и заберет рабочих ночной смены.
Ноган вошел в контору горной администрации. Его принял Эстрада. Он сидел у письменного стола, спиной к грязному закопченному окну. На нем был черный костюм, а вокруг шеи — большой вигоневый шарф. Он пригласил Ногана сесть и начал:
— У меня есть приказ производить не менее пятидесяти тысяч кинталов в месяц. Я направил на рудники еще пятьсот рабочих. Это кроме тех, что работают у подрядчиков. Чтобы вы имели хоть какое-то представление о здешних законах эксплуатации, надо сказать следующее: основные работы ведутся под прямым надзором горной администрации, но в настоящее время десять галерей отданы за высокую цену подрядчикам, осуществляющим добычу олова по особым дозволительным свидетельствам.
Ноган внимательно слушал, кивая головой, и делал пометки в своей записной книжке.
— Одни подрядчики получают с пройденного метра, другие — за добытый металл. Ведут они себя своевольно: что хотят, то и делают. Свалят все на какого-нибудь работягу вроде старшего рабочего, а тому безразлично, как пойдет забой — вверх от простирания пласта или вниз, будут ли ставить крепы при продвижении выемок, делать потолочные своды или пусть рушится кровля. Компания выдвинула перед нами задачу: произвести максимальную выемку руды, но при этом сохранить рудник. Вот и понимайте, как хотите. А на обогатительной фабрике половина добытой руды уходит на подрядчиков, а другая разворовывается служащими. Да и тамошние пеоны — сплошное ворье.
Ноган поправил очки и стал рассматривать чертежи горной разработки, но Эстрада остановил его:
— Я не разбираюсь в чертежах. Лучше покажу вам все на месте. Сейчас мы пойдем в забой «Контакт». Т#м некий Харашич, человек без стыда и совести, взорвал крепежные перекрытия, и теперь их нужно снова устанавливать. А подрядчики, повторяю, мошенники. Компания платит им сто боливиано за метр, они платят старшему рабочему пятьдесят, а старший рабочий забойщику — десять, поденщики получают по одному боливиано. Идем на рудник.
Пошли. Ноган был беловолос, чисто выбрит, носил очки в тонкой оправе и выглядел совсем молодым. Эстрада был почти старик, носил темные очки и по меньшей мере по двое суток не брился. Молодой человек едва мог угнаться за Эстрадой^ Они вошли в устье штольни, и клеть опустила их на глубину четырехсот метров. Прошли штрек, стены которого угрожающе щетинились острыми выступами.
Мертвенно-желтый свет карбидных ламп, словно желчь, разливался по стенам. Перед ними открывалась капитальная выработка. Космос преисподней управлялся по законам астрономии карбидных ламп. Здесь, в каменном универсуме, тоже появлялись и исчезали звезды. Они рождались и умирали в бесконечности гранитной ночи. Людское скопище двигалось сквозь густую ночь каменных молекул и, словно капли крови, медленно растекалось по капиллярам-штрекам. В самом конце этих слепых и глухих дорог рудокопы развешивали лампы-звезды, творя причудливые туманности, обретавшие жизнь на этом внутреннем небе нашей планеты.
К выработке подходили воздухопроводные трубы, доставлявшие под давлением свежий воздух для работающих здесь людей и машин: для бурильщиков и электрических перфораторов, которые с яростным скрежетом вгрызались в породу, едва только бур, похожий на фрезу, касался скалы. Тучи металлической, гранитной и силикатной пыли вырывались из-под бура, словно из маленького кратера вулкана, заполняли галерею и плотной пс-левой заволакивали фигуры людей. Здесь и работал Уачипондо. Пыль покрывала его лицо серой маской, скапливалась во впадинах у ключиц, серебрила волосы, лезла в горло даже через платок, которым он повязывал рот. Перемешанная с потом пыль образовывала на теле твердую корку, металл лудил его снаружи и изнутри.
Инженер Ноган посмотрел на индейца: широкая грудь блестит от пота, жилистые, словно из витой проволоки, руки дрожат вместе с перфоратором, и весь он, кажется, врос ногами в землю, такую же темную, жесткую и неровную, как он сам. Пыль застилала все вокруг. Слышался скрежет перфоратора и кашель рабочих.
В эти дни у Харашича был большой пьяный загул: за городом он разбил свой автомобиль, сжег
