взаимоотношения членов большой семьи, иногда доходящей до 40 человек.
В статье «Быт малоросского крестьянина», опубликованной без подписи, написано: «Характер малоросса добрый, спокойный, слегка насмешливый и не скоро забывающий оскорбление. Лень проглядывает во всех его действиях и движениях, но не та, которую придают ему досужие наблюдатели нравов народных, изучающие край из почтового экипажа, не та, о которой так красноречиво пописывают некоторые беллетристы, а лень — достояние южного климата». Последующее замечание свидетельствует о позиции самого исследователя: «Не спорю, что, может быть, класс более образованный в Малороссии и подвержен пресловутой лени, но зачем же, не зная дела, порицать доброго простолюдина?» (там же, с. 21). Исключительная черта малороссов — юмор, шутят иногда необыкновенно остроумно.
Сравнивая семейные отношения малороссов и великороссов, автор данной статьи отмечает, что здесь нет обычая править родоначальнику всей семьей. Он обращает внимание на соседские отношения, совместные работы. «Проследим вкратце жизнь малоросса, — пишет обследователь, — от колыбели до могилы, взглянем на этого крестьянина во всех возрастах, при всех условиях его праздничной и будничной жизни, при всех обстоятельствах, вытекающих из его скромного патриархального быта» (с. 29). Далее идет подробное описание жизни ребенка с первых дней. Выделены отношение маленьких девочек к младенцам и их роль в воспитании детей, так как именно они становятся няньками, от них слышит ребенок первые слова и песенки. Ребенок рано обретает самостоятельность и, как начинает ходить, сам знакомится с окружающим его миром — не только и не столько изба, а улица, животные, лес и поля открываются перед ним.
Напечатанные в указанных сборниках записи показывают, каковы были отчеты обследователей по психологическому разделу программы. Но много психологических (и главным образом социально-психологических) наблюдений содержатся в записях по другим разделам. Это, прежде всего, описания внутрисемейных отношений, положения женщины в семье и связанные с этим черты характера и особенности поведения. Материалы были собраны в центральных губерниях России, в Белоруссии и на Украине. По отчету Русского географического общества, наибольшее число материалов получено из северных губерний России.
Представление о народной психологии, или психологии определенной этнической общности, собранные материалы могут дать лишь в своей совокупности. Не будем забывать, какое огромное количество рукописей было собрано Русским географическим обществом только за первые три года после рассылки программы, а это делало возможным и обобщение ряда данных, и их сравнительный анализ.
Вся эта работа не была в свое время сделана. В современных условиях ее осуществление поставило бы дополнительный вопрос об учете социальных позиций самих собирателей, который на материале прошлого продемонстрировал важность и необходимость подобной работы. Несомненно, что анализ этой стороны записей представляет особый интерес с точки зрения социальной психологии и может стать предметом специального исследования.
Из той совокупности замыслов изучения народной психологии, которые стремилось осуществить Русское географическое общество, Кавелиным была выделена идея психологического анализа памятников культуры.
Занятия «психической этнографией» в Русском географическом обществе привели его к обоснованию объективного, «положительного» метода в психологии, который, по его мнению, должен заключаться в изучении продуктов духовной деятельности людей — памятников культуры, фольклора, верований. Вот с этой заявкой на обоснование в психологии объективного метода и выступал Кавелин, предлагая в своей книге «Задачи психологии» позитивистскую программу развития психологической науки, противопоставив ее сеченовской материалистической программе. Претензия Кавелина на введение объективного метода в психологию имела особый смысл: он предлагал ввести объективный метод в систему интроспективной психологии, не колебля ее методологические и теоретические принципы.
Попытка Кавелина внести в психологию метод изучения психики по историческим памятникам культуры вызвала резкие возражения И. М. Сеченова (их статьи и письма см.: Кавелин, 1899; Сеченов, 1947).
Благодаря обнаружению психической жизни во внешних предметах и явлениях, становится понятным, указывал Кавелин, наряду со знанием природы, и положительное знание духовной стороны человека. «Слово и речь, сочетание звуков, художественные произведения, наука, обычаи и верования, материальные создания, гражданские и политические уставы, памятники исторической жизни, словом, все служит материалом для психологических исследований». «Сравнивая однородные явления и продукты духовной жизни у разных народов и у одного и того же народа в различные эпохи его исторической жизни, мы узнаем, как эти явления изменялись, и подмечаем законы таких изменений, которые в свою очередь служат материалом для исследования законов психической жизни. Все науки подготовляют, таким образом, материал для психологии, и от степени совершенства его выработки зависит большая или меньшая положительность психологических исследований» (Кавелин, 1899, с. 674).
Возражения Сеченова имели принципиальное значение. Признание психического процессом и утверждение необходимости изучать психику в качестве процесса не могло быть совместимым с предложением изучать психику по продуктам духовной культуры. И это коренное различие позиций на протяжении последующей истории психологической науки выявлялось каждый раз, как только сталкивалось признание процессуальности психики с требованием ее изучения по продуктам культуры.
Введение в психологию объективного метода Сеченов считал единственно верным путем подлинно научной психологии. Критика кавелинской позиции состояла не в том, что Сеченов был против объективного метода. Речь шла о том, каков должен быть объективный метод и как относиться к субъективному методу. Сеченов считал невозможным, признавая психическое процессом, изучать психику по продуктам духовной культуры народов — по истории верований, языку, искусству и т. д.
«Может быть, ключ к разумению психических процессов в самом деле лежит в том широком историческом изучении всех произведений человеческого духа с психологической точки зрения, о которой говорит г. Кавелин?» — спрашивал Сеченов. Тогда, замечал он, на первом месте должны быть памятники, оставленные древнейшим человеком и данные из жизни современных дикарей. Такое изучение открыло бы ход развития психического содержания человека по мере накопления знаний, но оно не открыло бы для нас тайны психических процессов, считал Сеченов.
«Всякий психолог, встречаясь с любым памятником умственной деятельности человека и задавшись мыслью проанализировать его, по необходимости должен подкладывать изобретателю памятника и собственную мерку наблюдательности, и собственные представления о способности пользоваться аналогиями, делать выводы и пр. Вне этой мерки анализ, очевидно, невозможен. — писал Сеченов и заключал: Не отрицая важность материала, рекомендуемого г. Кавелиным, мы все-таки остаемся при убеждении, что не в нем лежит средство к рассеянию тьмы, окружающей психические процессы» (Сеченов, 1947, с. 208).
Поднятый в дискуссии вопрос о продуктах человеческой культуры как материале психологического исследования и поныне остался нерешенным. В современной исторической психологии, как и в этнопсихологии, этот принципиальный методологический вопрос вызывает споры. Те, кто понимает психическое как процесс, считают, что исследованию подлежит именно процесс, от которого надо отличать его результаты, продукты, а по тому делают вывод, что восстановить процесс по продуктам невозможно, а значит, и метод этот непригоден.
В споре
