— Некрас, скажи, ты хучь когда печалишься подолгу? Ты чуть не утоп ныне, а сидишь и лясы точишь. Дурной, как есть дурной, — улыбалась Нельга. — Ты зачем прыгнул? Ведь со смертью играл…
— А чего печалиться, медовая? Вот она ты, вот я. Солнце, сосны, небо синее. Отрада кругом, — головой тряхнул, обдал брызгами. — А прыгал за тобой. Сказал уж, везде достану. Моя ты.
Она уж рот открыла перечить, а он не дал, сунулся к ней и одарил быстрым поцелуем, сбил с мыслей.
— Ох, и хитрый, — ворчала, а румянилась, и то не укрылось от парня. — Спаси тя, Некрасушка. Если бы не ты, лежать мне на дне Молога.
— Во как. Некрасушка, говоришь? Ну, добро, — подскочил, на ноги встал. — Нельга, а ежели еще раз сигану в Молог пойдешь за меня?
И пошел уж к воде, дурной!
— Некрас, ты ума лишился? — и она подскочила, кинулась за ним. — Сей миг вернись!
— Вернусь, коли моей назовешься, — и улыбался, счастливился, как паренёк-подлеток.
— А и сигай! — руки на груди сложила, отвернулась. — Заполошный. Опять донимать принялся. Сказала — не пойду.
— Нельга, отчего? — голосом переменился, понежнел. — Люблю я тебя. И ты меня. Что? Думала не пойму? Не ты в руках моих таяла? Целовала так, что искры летели.
Она промолчала, голову опустила. Некрас и сам затих. Было с чего… Рубаха-то на ней мокрая, облепила, обвилась вокруг упругого тела. Не скрывала ничего, а будоражила кровь тем, что под ней. А тут еще тишина отрадная, нет никого, только река, сосны и она, медовая и сладкая.
Не будь она Нельгой, и медлить не стал бы. Напел бы в уши слов ласковых, заласкал поцелуями горячими и своей сделал сей миг. Но помнил Некрас о дурости своей, что створил в срубе, когда пытался силой взять. Нутром чуял — пока сама не подойдет, он сдохнет от хотелки, но не сунется.
Постоял, помаялся, да и решил, хитрый, подманить. Не знал как, а потому и ринулся ощупкой, вслепую. Понадеялся на случай.
— Нельга, ты мокрая. Солнце палит, то верно, но вода-то стылая в Мологе. Иди вон, за травой-то схоронись и скинь сырое. Просохнет нето. Да и сама отогреешься. Не ровен час огневица настигнет.
Нельга посмотрела на Некраса с опаской, прищурилась. А он, будто и не видел, отвернулся и принялся высвистывать. То ли соловьем, то ли жабой — сам не разумел. Да и какое там разумение? Девка рядом и не абы какая, а любимая. Тут не только свистеть начнешь, вьюнком завьешься, козлом заскачешь.
Она потопталась малое время, да и пошла. Схоронилась за высокой травой, зашуршала. Некрас по бережку побродил, побродил. Рубаху с себя скинул, отжал крепенько. Вернулся и уселся опричь того места, где Нельга сушилась. Видел, что запону на траву накинула, рубаху стянула, уселась и косу начала разметывать. Пропускала сквозь пальцы светлые пряди, словно гребнем чесала. Сидела-то близко, только руку протяни…
Вздохнул Некрас тяжко, головой помотал. Стянул порты и кинул на траву опричь себя, рядом устроил рубаху. Сидел тихо, смотрел на реку, жмурился на солнце. Себя уговаривал, но не уговорил, сунулся к Нельге с разговорами. И то верно! Не сидеть же сиднем!
— Нельга, а далеко нас унесло. Побултыхались бы еще хоть сколько-нибудь, так и до Нового Града доплыли. Я бы тебя на торг сводил. Там людно, шумно, — замолк, ответа ждал.
Повернулся и наткнулся на взгляд яркий. Сквозь стебли травяные смотрела на него медовая, глазами блестела.
— Я бы побывала, Некрас. По сей день помню, как ты мне про домины-то рассказывал, — волосы с лица откинула.
И наново Квит завздыхал. Видел плечо белое, волосы, что золотым светлым медком укрывали девушку, блестели на солнце ничуть не хуже кудели золотой.
— А я по сей день помню, как увидал тебя впервой. Весна ранняя, капель, девки все зубы скалят, а ты идешь, словно во сне. Тогда еще понял, что непростая ты, особая. И глаза твои…окаянные.
— Простая, Некрас. Ничего во мне такого и нет… — голос ее тихо звучал, но все одно, отрадно. — Ищут нас, поди. Найдут ли? Как разумеешь?
— Пока Тишка твой отелится, пока сообразит, что и как, темень падет, — Некрас и имя-то Голоды не говорил, а будто сплёвывал. — Если додумается. А то и вовсе уснёт по дороге. Не бойся, медовая, отец насаду отправит. Или по суху кого пустит. Искать по берегу станут. Можем сами в Лугань двинуться, токмо придем к ночи. Сиди уж, когда еще доведется вот так-то. Глянь, красота вокруг.
— Красота? Некрас, чай все всполошились. Думают, нас в живых уж нет. А ты — красота.
— Вот найдут и обрадуются, — ухмыльнулся. — Чего зря метаться? Что? Что смотришь, взглядом жжешь? Ну, хошь, обсохнем и двинемся? Дойдем до Лугани, а там я тебя к отцу с матерью сведу.
Нельга всполошилась, выпрямилась, не иначе позабыла, что без рубахи. Плечи белые, грудь едва прикрыта волосами. Некрас зажмурился и отвернулся, опасаясь себя самого.
— Чего?!
— Того! Нельга, ты как дитя. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Упреждал же, что поведу в дом. Мать привез, отца с места стронул. На тебя смотреть.
— Вот ты… Я ж тебе отлуп дала, какие еще смотрины? Ты чего удумал? — брови высоко возвела, удивлялась. — Ты взаправду, Некрас? В дом меня хочешь брать?
— Я тебе о том уже тьму раз сказал. Что опять-то? Орать тебе в самое ухо? — засмеялся. — Ты мне не веришь? С чего? Я не врал тебе никогда.
Она и замолкла, сидела удивленная, напоминала Некрасу девчонку сопливую, что увидала диковинку небывалую. А потом глазами понежнела, потеплела.
— Не врал. Никогда. И не прикидывался ни разу. Пугал, подкупал и все сразу говорил, думок своих не таил. Некрас, ты ж меня не знаешь совсем. Вот так прямо и возьмешь в дом? Я безродная, небогатая…
А он помолчал, улыбнулся и заговорил:
— В золоте ли счастье, медовая? А то, что род свой утратила, так не беда. В мой придешь, сыновей мне родишь. Токмо уговор, пусть зеленоглазые будут. А что не знаю о тебе, так ошиблась ты. Все, что надобно ведаю. А чего не ведаю, так чую. Гордая, разумная, горячая. Красивая, аж дух захватывает. И живешь по сердцу, не по чужому велению. Не купить тебя, не сломать. Целуешь сладко… — ожег девушку взглядом, заставил румянцем залиться. — Живем однова, Нельга. Я в яви хочу всего самого лучшего. И за тебя похлещусь, поторгуюсь с судьбой-то.
Она молчала долго, Некрас уж дергаться стал. Ужель отворотится? Не поверит? От сердца говорил-то, чистую правду.
— Купец ты. Торгуешься, покупаешь, лучшего ищешь. А о любви мне поешь. Товар я для тебя, а, Некрас? Заело, что отказала тебе? — вроде с ним говорила, а вроде и сама с собой.
— Товар, говоришь? А хучь и так, медовая. Ведь товар он разный бывает. Я тебе расскажу то, об чем никому не говорил. Вот чую, что токмо ты и разумеешь… — вздохнул глубоко и начал. — Я насаду от отца взял, дурень дурнем был. Наука купеческая непростая, я и упирался. Там сторгуюсь, тут деньгу сшибу. Бился за каждую чешуйку, кошель набивал. Злой был до золота, а все, чтоб отцу показать, что не пустобрёх я, а самый что ни на есть купчина. В самый торг пошли мы тихой водой до Нового Града. По пути в Бобры притекли, тюки стали волдохать. Пока копошились, к насаде бабка подошла. Крепкая еще, но уж подалась, сгибаться начала, седая вся и глаза такие, словно в навь смотрит ужо. И ко мне идет, так, мол, и так, помоги, не оставь. Внучка у меня единственная, болезная. Перхает* и днем и ночью, того и гляди оставит явь. Мучается сильно. Все твердит о шёлке, будто снится ей плат белый, такой, как княгиня носит вокруг шеи. Хучь разок потрогать… — пока говорил, издергался весь, словно по живому себя резал, но вздохнул и продолжил. — Смотрит на меня, в глазах мутных слезы закипают, а сама лезет за пазуху и достает тряпицу. А в узелке две серебрушки. Видать все, что есть. Протянула, и стоит. Рука-то работой расплющена, аж черная, но не тряская. Не инако знает, чего творит. Ты, просит, купи в Новом Граде хучь малый отрез, девку порадовать перед смертью. Отказать не смог, но и знал, на те ее деньги такой плат токмо поглядеть можно. Пришли в Новый Град, я и взял отрез малый. Золотым поклонился. Вернулся в Бобры, а бабка у берега пасется, ждет. Денег с нее взять рука не поднялась. Сунул ей плат и утёк поскорее. Ажник с насады слыхал, как рыдает старуха, богов просит за меня! Товар, говоришь?! Есть такой товар, что за него все отдать не жалко! Разумеешь ли?! Ты вот для меня такой товар, Нельга. Опомнись, моей стань. Все отдам! Что ж ты жилы мне рвешь?! Не видишь, не могу без тебя?! Всю жизнь ждать буду, к тому готов, токмо одна она. Время-то не поворотишь. Сейчас надо любить, сейчас желать, а не тогда, когда одной ногой в нави!
