я сделаю всё.
Он представил, как надевает на неё собачий ошейник с поводком и таскает голую по квартире.
— Вот что ты улыбаешься? — спросила она устало.
— Я ведь действительно тебя люблю. Сейчас правдиво прозвучало?
— Нет.
Они выбрались из лифта. Вольский вспомнил про соседку и испугался, что она выйдет, увидит его в этом жалком виде, посмеётся и заодно расскажет Саше, как он онанировал на её кухне, а потом грозил убийством.
— Но ты и правда в беде, — сказала Саша.
Она открыла дверь и затащила его в квартиру. Он сел на пол. Из комнаты примчался Принц Альберт и стал обнюхивать плащ. Потом заскулил и умчался назад.
— Снимай с себя всё. Запах ужасный.
Вольский стащил одежду и остался в одних трусах.
— Брюки на выброс. А плащ можно отстирать, — сказала Саша, проверяя карманы.
Она достала бумажку, развернула и прочитала.
— А что за отец Прокопий?
— Понятия не имею, — сказал Вольский.
— Как это понятия не имеешь? А откуда у тебя тогда его номер телефона?
— Может, подбросили?
— Зачем? Кому это нужно?
Он сморщился и заскулил.
— Мне больно. И холодно. Я хочу в ванную. Смыть с себя гровь и крязь.
— Гровь и крязь, — повторила Саша растерянно. — Пойдём, горе моё.
Потом он сидел в ванной, а Саша поливала его из душевой лейки тёплой водой. Вольский смотрел на ручейки из грязи и крови, утекающие в сливное отверстие.
— Позвони завтра маме, она за тебя переживает.
— Какой маме?
— Что значит «какой маме»? Твоей, конечно. Не моей же.
— Если хочешь, я и твоей могу позвонить, — сказал Вольский.
— Моя мама умерла четырнадцать лет назад. Ты забыл, видимо. Или решил пошутить? Если так, то это очень глупо и жестоко.
— Я забыл, — соврал Вольский. — Хочешь, я спою тебе песенку?
— Не надо.
— Тебе понравится.
Он прочистил горло и запел:
Drüben hinterm Dorfe
steht ein Leiermann,
und mit starren Fingern
dreht er, was er kann.
— Ужасно. Замолчи.
— Я люблю тебя.
— Ты всё ещё фальшивишь, Коля. Вылезай.
Саша вытерла его, достала из шкафчика флакон перекиси и щедро полила ссадины. Они пузырились и текли розовым. Вольский тихонько постанывал.
— Иди ложись, — сказала она. — Я умоюсь и тоже приду.
Он взял её за лицо мокрыми руками, стиснул и крепко поцеловал в губы. Саша, не ответив, отшатнулась. На щеках её остались кровяные разводы.
— Мне неприятно.
— Я вижу, — ухмыльнулся Вольский и вышел.
Саша долго не приходила. Он даже подумал, что, может быть, жена повесилась на полотенцесушителе. И немного возбудился, представляя, как она елозит по полу ногами и цепляется пальцами за синее горло. Потом отвлёкся на мысли о возможных неприятностях, которые доставит ему Сашино самоубийство. Объяснение с полицией, бюрократическая возня, похороны — они обойдутся недёшево. Правда, можно кремировать, это менее затратно.
Пришла Саша и стала переодеваться. Вольский разглядывал её тело. Она погасила свет.
— Двигайся к стенке, я хочу лечь с краю, — сказала Саша.
Он отодвинулся.
— Надеюсь, получится уснуть. А завтра надо что–то решать.
— Ага, — зевнул Вольский. — Решать.
Уснул он моментально. И спал будто меньше минуты. В дверь звонили долго, настойчиво. Казалось, ещё немного, и начнут стучать. Вольский вылез из–под одеяла, натянул штаны и открыл. Пришёл полицейский, с чёрной папкой в руках.
— Вольский Николай Алексеевич?
— Допустим.
— Я ваш участковый. Моя фамилия Митрофанов. Я зайду.
Не снимая ботинки, Митрофанов прошёл на кухню. На полу остались коричневатые нечёткие следы.
— Вы, кажется, где–то наступили в говно, — сказал Вольский.
— Так и есть, — согласился участковый. — По пути к вам я поскользнулся на говне и чуть не упал.
Вольский посмотрел в окно. По улице шла похоронная процессия. Впереди несли гроб, обшитый красной тканью. Покойником был светловолосый юноша с длинными тонкими руками, сложенными на груди.
— Чистый ангел, — сказал Вольский восхищённо.
Митрофанов коротко зевнул.
— Ко мне обратилась ваша соседка Тамара Васильевна Зуева. Пока неофициально. Попросила объяснить вам, что нехорошо приходить домой к людям и дрочить у них на кухне.
— А вы тот самый Митрофанов, в которого она тайно влюблена? Кстати, вы знаете, что она ненавидит ваших детей? Она даже хотела отравить их крысиным ядом.
— Заткнись, — сказал участковый. — Я тебе хуй оторву.
Вольский проводил взглядом похоронную процессию.
— Прямо сейчас?
— Нет. Я не захватил перчатки. А делать это голыми руками я не собираюсь. Но если ты ещё раз…
— Погодите, — перебил Вольский. — Как ваши имя–отчество?
— Леонид Александрович.
— То есть наши отцы были тёзками?
— Ты же Алексеевич. А я Александрович.
Митрофанов приблизился.
— Хватит! Не заговаривай мне зубы, извращенец.
— Если вы будете меня оскорблять, я напишу жалобу высшему руководству.
— Ха! У тебя нет свидетелей, онанист!
Вольский заметил Принца Альберта и указал на него пальцем.
— Вот мой свидетель.
— Этот? — прищурился Митрофанов.
Он расстегнул кобуру, достал пистолет, снял с предохранителя, передёрнул затвор, прицелился и выстрелил в пса. Принца Альберта разорвало на ошмётки.
— Зараза, — сказал участковый, разглядывая пистолет. — Теперь за патрон придётся отчитываться.
— Убийство — смертный грех, — напомнил Вольский.
— Да. И это тоже, — вздохнул Митрофанов. — Но только не тебе об этом судить.
— Я никого не убил.
— Пока.
— Пока?
— Время пришло.
Он отдал Вольскому пистолет. Тот приставил дуло к груди участкового, но вдруг увидел, что сжимает в руке окровавленную куриную лапу.
— Пиф–паф, — сказал Митрофанов и по–детски моргнул.
Вольский проснулся. За окном потихоньку светлело. Он посмотрел на Сашу. Лёжа на спине, с запавшими глазами и приоткрытым ртом, она напоминала покойницу. Вольский надавил ей на подбородок. Саша странно чавкнула, хрюкнула и проснулась.
— Доброе утро, любимая, — сказал Вольский.
— Доброе, — ответила она осторожно.
— Мне приснился волшебный сон.
— Ты поэтому меня разбудил?
— Не совсем. Мне показалось, ты уже неживая.
Саша молчала.
— Ты живая или притворяешься? Ответь, пошевели губами. Может быть, ты вообще всё время только притворялась живой?
Вольский сходил в прихожую и принёс поводок с ошейником. Принц Альберт увидел знакомые предметы и, радостно виляя изогнутым хвостиком, стал крутиться под ногами. Вольский пинком отшвырнул его в угол. Пёсик заплакал. А Саша молчала. Только очень внимательно смотрела, будто зверь из норы. Вольский швырнул ей поводок.
— Одевай.
— Одевай? — сказала она. — Правильно — «надевай». Коля, ты же филолог. Что с тобой?
— Закрой рот, дура, и одевай.
— На кого?
— Напяливай на себя. Пойдём гулять. Будешь хорошо себя вести, я даже разрешу какому–нибудь кобелю на тебя запрыгнуть.
Саша медленно вылезла из–под одеяла. Она была в ночнушке. Вольский указал на поводок.
— Это одевай, а это снимай. Пойдёшь голая. Трусы есть? В рот засунешь.
— Коля, ты болен, — сказала Саша. — Но я тебя вылечу.
Он успел обдумать её слова и даже приготовил ответную ухмылку. Но что–то промелькнуло в воздухе, и его левый глаз вспыхнул пульсирующей болью. Вольский попятился, оступился и рухнул на задницу. Саша надвигалась, потирая кулак и немножко морщась.
— Ты охуела? — сказал Вольский.
— Вставай, Коля.
Он неуклюже, по–лягушачьи прыгнул на неё, собираясь повалить, но Саша легко увернулась. Вольский пролетел мимо и тяжело грохнулся.
— Сука, — простонал он. — Лучше расскажи, как сосала у таксиста на заднем сиденье!
— Поднимайся, Николай.
Вольский подскочил, пошатнулся, попытался схватить её за волосы, но получил по зубам и отступил к окну. Рот наполнился кровью. Он выплюнул её вместе с передним верхним зубом.
— Фука, фто ты творис?
Саша шла на него, похожая на воительницу. Вольский забился в угол. От возбуждения и страха его слегка колотило. Левый глаз почти не видел. Его будто стиснули. Вольский подумал о ноже. Будь у него нож, эта сука…
