К счастью, покидая палатку, я захватила с собой аптечку, чего никогда не делала, когда мы с отцом были в лесу вдвоем или водили других туристов. Ножом я отрезала огромный кусок белого пластыря, оторвала вату. Сергей прижал ее пальцем, а я заклеила рану. Он натянул носок и, морщась, обулся.
– Больно? – спросила я, заранее зная ответ.
– Да, – хмурясь, ответил он. – Спасибо.
Родители не заметили, что мы отстали, и ушли далеко. Мы нагоняли их по звукам разговора и хрусту веток. Незаметно хребет сопки опустился, мы оказались на небольшой равнине и пошли по лесу с редко стоящими деревьями за голосом отца, который рассказывал матерный анекдот. Я плохо слышала, но знала и этот анекдот, и то, что он заканчивается заковыристо и совсем уж неприлично. Отец никогда не рассказывал его туристам, только мужикам в гаражах, когда забывал, что я рядом. Но, судя по смеху Игоря Петровича, анекдот пришелся ему по душе. Он наверняка принимал нас за славных, забавных аборигенов, одичавших в своем таежном углу. Разозлиться на него я не успела: впереди показался просвет и холм. Взобравшись по нему, мы оказались на берегу узкой, но быстрой речушки. Она раскатисто бурлила и вливалась во вторую реку, широкую и спокойную. Та, как старшая, добродушно принимала в себя бурлящую дикарку, величественно несла свои воды дальше и скрывалась за поворотом, огибая скалистую сопку, которая одним отвесным боком стояла над рекой.
Вода у слияния рек закручивалась. Здесь смешивались два потока, и большая река, названия которой я не знала, побеждала буйную Гордеевку, гладила по голове, успокаивала, уносила с собой.
Мы с Сергеем стояли, смотрели на слияние, на отвесную сопку, на противоположный берег, весь заросший орешником. Сейчас, под конец августа, уже можно было собирать лещину, но Гордеевка, такая вялая в городе, здесь одичало ревела, и мне не хотелось проверять, удержусь ли я на ногах, если попробую перейти ее.
Родители все никак не могли наглядеться, и мы спустились к ним. Сергей стал щелкать фотоаппаратом все подряд, от общих видов до поросшего древесным грибом трухлявого пенька. Неожиданно он повернулся и сфотографировал меня. Сделав несколько снимков, посмотрел поверх аппарата и тут же отвел взгляд. Я смутилась, кровь прилила к щекам. Я быстро отвернулась, засуетилась, стала поправлять волосы, которые были собраны в хвост и не требовали, чтобы их поправляли. Потом принялась стряхивать грязь с обуви, заметила, какая она стоптанная и изношенная, и застеснялась еще сильнее.
– Солонцы тут с давних времен, егеря до сих пор подсыпают. Кое-как, правда, не всегда, но зверь знает. Приходят по старой-то памяти. Сейчас полтайги прогорело, так олень тесно собрался, да и остальное зверье, опять же. Следы вчера за ту сопку вели. – Отец указал пальцем на острый край. – На сидьбах засядем, подождем пока.
– Где засядем? – не понял Игорь Петрович.
– Сидьбы. Ну, плахи, на развилках прибитые. К дереву-то, на живую. Они соли налижутся и пить придут, тут и мы.
Мы немного отошли от реки, и отец показал нам солонец. На двух пнях, спиленных на одинаковой высоте, громоздилось бревно. Сверху в нем была прорублена большая борозда, а там лежали огромные, с полголовы каждый, кристаллы соли. На одном конце бревна висела табличка с номером «15».
– Что это за номер? – спросил Сергей.
Впервые за все время он заговорил первым.
– Егерской. Все солончаки под учетом. И звери все по головам. Раньше были. Теперь стреляй не хочу. Еще и пожар этот, мать его так.
Сергей сфотографировал номер и кристаллы соли. От одного взгляда на них хотелось пить, и я представила, как шершавый лосиный язык проходится по соленой поверхности.
– Идемте отсюда. Зверя еще спугнем. Как на экскурсию пришли, охотнички.
Мы углубились в лес и поднялись чуть выше на сопку. Отец переходил от одного дерева к другому, цокал языком, матерился под нос, задирал ветки, пока не крикнул нам:
– Вот! Нашел!
Сидьба была сделана из трех коротких толстых досок. К ней вели такие же короткие и толстые деревянные бруски, по которым я, как по ступеням, забралась наверх. Ветки хорошо маскировали укрытие, но отсюда открывался хороший вид на солончак, водопой и на слияние двух рек. Можно было просидеть тут долго, привалившись к толстому стволу. Настил оказался удобным и широким.
Долго думали, делать ли привал – или тогда запах костра отпугнет зверя? Был почти полдень, и все порядком устали и проголодались. В итоге решили не рисковать, выпить остатки чая из термоса и перекусить тем, что захватили с собой.
Пока взрослые спорили, Сергей забрался ко мне на сидьбу и принялся фотографировать. Мы хорошо поместились там вдвоем. Отцы внизу обсуждали, хватит ли рюкзаков, если возьмем лося. Или кабана. На подсвинка, впрочем, точно хватит. Как только они заговорили о кабанах, к воде из леса вышел табун диких свиней. Мы с Сергеем замерли, разглядывая их. Две большие свиньи, три подсвинка и несколько поросят этого года – они играли и путались в ногах у взрослых, и я не могла посчитать, сколько именно их было. Стадо по колено вошло в реку и стало пить. Пили долго, не отрываясь и не оглядываясь, не боялись ни людей, ни хищников. Мы смотрели, Сергей щелкал фотоаппаратом. Взрослые свиньи напились, вышли на берег и наблюдали, как поросята плещутся в воде, визжат, прыгают друг на друга и падают. Наши отцы, занятые разговором и поиском второй сидьбы, не слышали их. Так прошло несколько длинных минут. Мы с Сергеем переглядывались, но никто из нас не говорил родителям о кабанах. Они были близко, на расстоянии выстрела, и мы видели поросячьи поперечные полоски.
– Пусть дети смотрят, вдвоем сподручнее, – раздался снизу голос отца.
– Дети, – окликнул Игорь Петрович. – Мы не нашли второй настил. Будем караулить по очереди.
– Да глядите зверя не проморгайте! – крикнул отец.
Свиньи медленно развернулись и, отряхиваясь от воды, скрылись за деревьями. Я услышала, как Сергей облегченно выдохнул. Но мы просидели совсем недолго: оттуда же, куда ушли свиньи, вышел олень. Он осторожно осмотрелся, потом медленно, продолжая оглядываться, вошел в воду по колено и стал пить, склонив голову. Напившись, олень прямо по реке побрел в сторону солонца. Мы вытянули шеи, глядя, как он лижет соль.
– Чего там? Увидали оленя? Али еще кого? – спросил отец снизу.
Нас выдал интерес и вытянутые шеи. Отец ловко вскарабкался на дерево – и тут же увидел оленя.
– Сохатый! Сохатый, етить иво мать!
Отец резво спрыгнул на землю, схватил ружье и зарядил двумя патронами. Потом вспомнил, что мы здесь с туристами, и с сожалением сообщил Игорю Петровичу:
– Сохатый на солонце.
Мы с Сергеем спустились вниз. Игорь Петрович забирался по перекладинам. Он уселся на доски, вскинул винтовку на плечо и долго целился. Я смотрела на него снизу и представляла себе оленя. Как он слизывает соленую поверхность, как бьется жилка на его шее, какие у него влажные коричневые глаза. Игорь Петрович целился долго, и я уже подумала, что он не станет стрелять. Но он все-таки выстрелил. Потом отнял винтовку от глаз и посмотрел в ту сторону, где был олень.
