Дойдя до угла сада, где калитка отделяла его от луга, Дженни приложила палец к устам, призывая меня к молчанию.
Я замолк, а она стала ступать еще тише, тем самым приглашая меня не шуметь, и дальше я пошел за ней уже на цыпочках.
Таким образом она подошла первой к сплошной массе сирени и бульденежей, выделявшейся на фоне зеленых деревьев; девушка тихонько раздвинула ветки и только глазами показала мне гнездышко, упрятанное в листве.
Я не сразу его заметил — так искусно оно было замаскировано благодаря предусмотрительности крылатых архитекторов, соорудивших его: то было жилище славок, и в нем сидела мать семейства.
— Не пугайтесь, маленькая мама, — обратилась к ней Дженни своим нежным голоском, — и, протянув руку, осторожно взяла славку и приподняла ее над гнездом, где я увидел пять светло-серых яичек с темно-серыми пятнышками.
— О, она высиживает птенцов, — прошептал я Дженни, — скорее верните ее в гнездо… вы знаете, птицы бросают свое гнездо, если заметят, что его кто-то коснулся.
— Другие птицы — быть может, но не мои, — возразила Дженни. — Сейчас сами увидите…
И она приблизила славку к своим устам, поцеловала ее; после Дженни птичьего клювика коснулся губами я, а затем девушка вернула бедную птичку в ее жилище.
Славка тотчас распушила свои перышки, сжалась на мгновение и, умостившись в углублении гнезда, полностью покрыла его своим тельцем.
— Видите, — сказала Дженни, обернувшись ко мне, — она даже не улетает. Я утвердительно кивнул.
Я в самом деле все видел, но словно сквозь туман: передавая мне птичку для поцелуя, Дженни дала мне и свою руку, так что мои губы лишь чуть-чуть коснулись птичьей головки и куда ощутимее коснулись девичьих пальчиков.
Дженни в своем целомудрии только улыбнулась; она даже не почувствовала этого поцелуя, разделенного со славкой, но, оставив ее безмятежной, меня он погрузил в сладостный туман.
Однако девушка заметила то своего рода оцепенение, в которое я впал.
— У вас нет такой большой соломенной шляпы, как у меня, дорогой господин Бемрод, — обеспокоилась она, — и вам напекло голову… Давайте-ка перейдем в тень!
И она открыла калитку, выходящую на поросший лесом луг; Фидель первым бросился в тень от деревьев, Дженни последовала за ним, а затем туда вступил и я.
XIX. МЫ С ДЖЕННИ ГОВОРИМ НЕМНОГО О МОЕЙ ПРОПОВЕДИ И ГОРАЗДО БОЛЬШЕ О ЖЕНЩИНЕ, КОТОРУЮ Я ПОЛЮБИЛ
Трудно вообразить, как для зрения, для обоняния, я бы сказал чуть ли не для осязания — как для всех тонких чувств, наконец, чарующе контрастировали между собой луг, на который мы вступили, и сад, полный игры лучей, красок и запахов, из которого мы ушли.
Свет и полутьма перемежались на этом зеленом лугу, окруженном огромными ольхами и гигантскими тополями; слева он нас простирался настоящий лес, где росли деревья этих двух пород, так хорошо произрастающих на влажных землях; справа от нас тянулась длинная аллея ив, которая окаймляла прелестный ручеек, нашептывающий свою неумолчную песенку, а по берегам его и на его поверхности подрагивали звездочки голубых барвинков и незабудок с золотистыми зрачками.
По другую сторону ручья, на жестком ковре свежескошенного луга, желтели стога сена, насыщавшие теплые южные ветерки своими горьковатыми ароматами.
Так мы шли около пяти минут; Фидель бегал и лаял; Дженни пробиралась по тропке настолько узкой, что по ней нельзя было идти рядом, и я шел вслед за Дженни.
Наконец, юная красавица остановилась под самой густолиственной ивой, у подножия которой примятая трава указывала на чье-то излюбленное место отдыха.
Дженни сняла шляпу, повесила ее на ветку, села и знаком велела мне сесть рядом с ней.
Я повиновался.
Фидель перепрыгнул через ручей, обежал по лугу немалый круг и, возвратившись, важно уселся прямо перед нами.
Тогда, составляя букет из садовых и полевых цветов, Дженни повернулась ко мне.
— Мой дорогой сосед, — промолвила она, — когда мы вместе выходили из дома, я пообещала показать вам моих кур, моих голубей и мои цветы — все это вы увидели. Я добавила, что выскажу похвалы вашей проповеди: так вот, ваша проповедь действительно прекрасна, и нисколько не сомневайтесь в этом, ведь вы сами могли заметить, как я плакала, а слезы стоят дороже похвал. Наконец, я сказала, что в свою очередь вы расскажете мне о женщине, которую вы любите. Вы ничего мне не ответили, тем самым связав себя обещанием, ведь молчание — знак согласия, если только поговорка не обманывает. Так что теперь ваша очередь говорить, а я буду молчать, дорогой сосед… Говорите же! Я умолкаю, я слушаю.
Я сел рядом с Дженни, опершись на локоть, и, глядя на нее сбоку, видел, как она очаровательна; как Вы сами можете убедиться, дорогой мой Петрус, время было выбрано ею весьма удачно для того, чтобы предложить мне рассказывать ей о женщине, которую я люблю.
Я не знал, какому искушению поддаться — то ли заключить ее в объятия, то ли броситься к ее ногам с восклицанием:
— Дженни! Дженни! Женщина, которую я люблю, это ты! Но я не отважился на это, и к тому же, друг мой, скажу
Вам, обстановка была такой милой, я был так счастлив сидеть рядом с Дженни, она выглядела такой прекрасной в моих глазах, что мне не хотелось разрушать испытываемое мною счастье даже ради возможного большего счастья!
— Итак, дорогая Дженни, — начал я, — вы хотите знать о той, которую я люблю?
— Да… отец нам говорил так много хорошего о вас…
Дженни понимала, на какой она путь встала, но, не желая отступать, продолжала, улыбаясь и краснея одновременно:
— Отец нам говорил так много хорошего о вас, что довел мать просто до безумия, как вы сами могли убедиться!
— До безумия, которое вы, Дженни, не разделяли ни одного мгновения, не так ли?
— О, я-то вас просто возненавидела! Разве не из-за вас мне натянули волосы, чтобы гладко их причесать?! Разве не из-за вас мне сдавили талию железным каркасом и заставили шагать на каблуках, которые увеличили мой рост на два дюйма, зато вывернули мне ноги?!.. Мне кажется, хватало причин проклинать кое-кого?
— Да… Ну, а теперь?
— О, теперь другое дело… С той минуты, когда матушка отказалась от своих планов относительно вас, с той минуты, когда я снова могла надеть мои маленькие башмачки, подальше забросить корсет и стряхнуть до последней пылинки пудру с моих волос, — с той минуты я вас не только не ненавижу, но…
Я прервал ее.
— Правда?.. И вы полагаете, я довольствуюсь тем, что вы меня уже не ненавидите?
— Вы не дали мне закончить фразу, я собиралась вам признаться не только в том, что уже не испытываю к вам ненависти, но и в том, что полюбила вас как брата.
