— Все равно, — возразила она, — я не хочу проделывать опыт, который, быть может, обернется для меня конфузом… Давайте сходим за зерном!
Мы бегом помчались к навесу в сопровождении кур, семенивших вслед за нами, и красивых белоснежных голубей, летавших вокруг нас.
Пес, сидевший на цепи, делал все возможное, чтобы ее порвать и броситься следом за нами; он рычал то радостно, оттого что видит Дженни, то жалобно, оттого что не может к ней приласкаться.
Он впал в отчаяние из-за невозможности присоединиться к этому общему празднеству, которому в честь Дженни предавался птичий двор.
Не стали исключением даже селезень с уткой вместе с дюжиной утят: общий порыв извлек их из лужицы, где они бултыхались, и они поспешили вслед за нами, образовав арьергард всего этого пернатого полчища.
Под навесом стоял ларь, в котором хранилось всякого рода зерно для обитателей птичьего двора.
Куры, утки и голуби отлично знали этот ларь и окружили его — кто кудахтая, кто крякая, кто воркуя.
Я приподнял крышку ларя и придержал ее головой, что позволило нам обоим набрать полные пригоршни зерна.
Затем я опустил крышку.
Помните ли Вы, дорогой мой Петрус, очаровательную гравюру по одной французской картине с названием «Маленькая фермерша»?
На ней изображена хорошенькая молоденькая девушка, окруженная целым пернатым миром, который ожидает кормежку.
Дженни являла собой оригинал этой картины.
Куры пытались взлететь, чтобы достичь ее рук; голуби садились ей на плечи; утки неловко приподнимались на лапах, хлопая крыльями.
Я отступил в сторонку, чтобы как можно лучше видеть королеву пернатого царства, и, хотя в моих руках тоже было предостаточно зерна, ни один из подданных Дженни не покинул свою владычицу, чтобы получить корм от меня.
— Видите, дорогая соседка, — заметил я, — вы были несправедливы по отношению к этим скромным существам.
— Подождите-ка, — отозвалась она. И высыпала на землю зерно.
Все крылатое содружество набросилось на корм, и он исчез в одно мгновение.
Затем все птицы остались на месте и, грустно поворачивая поднятые кверху головки и помаргивая, внимательно смотрели, не даст ли им еще чего-нибудь маленькая фермерша.
— А теперь ваша очередь, — сказала она.
Я в свою очередь голосом и жестами позвал кур, уток и голубей.
Увидев вокруг меня дождь сыплющегося зерна, весь птичий двор покинул свою владычицу, чтобы приветствовать своего короля, и только один красивый белый голубь, оставшийся на плече девушки, ласкал ее розовые губки своим розовым клювом и, казалось, не нуждался ни в какой другой пище, кроме взаимных поцелуев.
— Что ж, вы видите, Дженни, — заметил я, — что есть еще в этом мире верные сердца!
— Да, — улыбаясь, подтвердила она, — быть может, одно из пятидесяти.
— И что, — спросил я, — это много или, точнее, этого достаточно?
Не ответив, она взяла голубя обеими руками, поцеловала его и подбросила в воздух.
Но он, вместо того чтобы вернуться в голубятню, куда, казалось, его направляли, несколько секунд кругами летал над Дженни и снова сел на ее плечо.
Даже изгнанный хозяйкой, он не захотел ее покинуть.
— Вот вам доказательство, Дженни, — сказал я с улыбкой, — есть не только верные сердца, но и сердца преданные.
Пес все еще лаял от радости и рвался на цепи к хозяйке.
— Не слишком задерживайте ваш визит к несчастному пленнику, — посоветовал я девушке. — Иначе вы много потеряете в его глазах.
Мы подошли к конуре со всем кортежем кур и уток, не отстававших от нас ни на шаг.
— Это Фидель, — представила собаку Дженни. — В качестве нашего соседа вы должны с ним познакомиться. Освободите его сами, чтобы это знакомство с вашей стороны началось оказанной услугой, а с его — благодарностью.
Я отвязал Фиделя, и он стал весело прыгать среди кур, уток и голубей, нимало не заботясь о том, чтобы кто-нибудь не попал под его лапы.
Голуби разлетелись; куры разбежались кто куда; утки поспешили вернуться к лужице.
Первые прыжки Фиделя прежде всего адресовались Дженни.
Затем, распределяя по справедливости свою благодарность, он подбежал и ко мне.
Стоило мне два-три раза погладить его, как между нами завязалась дружба.
— Теперь, — предложила Дженни, — пойдемте смотреть мои цветы.
У меня не было других желаний, кроме тех, которые были у Дженни; мне казалось, что мое призвание в том и состоит, чтобы всюду следовать за ней, любоваться ее стройной шейкой, ее тонкой талией, ее настолько легкой походкой, что я каждое мгновение опасался, как бы все это воздушное создание не обрело крыльев и не поднялось к небесам, оставив меня на земле в одиночестве!
Дженни открыла одну за другой две калитки, и мы очутились в очаровательном садике, полном цветов, и там опьяненный свободой Фидель стал гоняться за бабочками и лаять вслед разлетающимся птицам.
Дженни прикрикнула на него, ведь птицы и бабочки были гостями девушки и, чувствуя, что ее бояться нечего, обычно кружились над ней.
Фидель присмирел, угомонился и степенно пошел по аллее, вместо того чтобы прыгать как сумасшедший через куртины.
Это царство цветов составляло часть империи Дженни.
Среди роз, ирисов, анемонов, гиацинтов и тюльпанов и сама Дженни выглядела особым живым цветком, одаренным способностью двигаться; она разговаривала со всей этой сияющей благоухающей растительностью точно так же, как она разговаривала с курами, голубями и утками; для Дженни каждый цветок обладал не только своим названием, но и дружеским именем; она была старшей сестрой в этом семействе, за которым ухаживала с весны, будто молодая мать; она рассказывала мне о недомогании той или иной лилии, о болезни того или иного лютика и расхваливала крепкое великолепное здоровье тех или иных бальзаминов…
С другой стороны, можно было бы сказать, что цветы выказывали Дженни признательность, словно существа, одаренные чувствами; можно было бы сказать, что их запахи, порой набирающие еще большую силу, были не чем иным, как почестями, воздаваемыми ей самыми нежными из них; можно было бы сказать, что, склоняясь под ветерком к ее ногам, наиболее гибкие и наиболее любящие из цветов признавали тем самым привлекательность моей спутницы…
Конечно же, то была иллюзия, но мне казалось, что, когда Дженни проходила мимо, кусты роз тянули к ней ветки, чтобы удержать ее, кисти сирени трепетали, жасмин стряхивал ей под ноги свои снежные лепестки и все душистое царство приветствовало ее приход пением соловьев, славок и синиц, столь искусно спрятавшихся в зелени, что невозможно было понять, то ли это запахи обладают птичьими голосами, то ли это птичьи голоса источают запахи.
