никогда никого страдать не заставлял; я с удовольствием вспоминаю о справедливости, благородстве и доброте его сердца и ума. Не знаю, получил ли он и его уважаемый брат[113] письма, которые я имел честь им написать, узнав горестную весть о кончине герцога де Ларошфуко[114], чье имя никогда не подобало бы упоминать, не присоединяя к нему множества теплых, прочувствованных похвал.
Умоляю вас, милостивая государыня, воспрепятствовать тому, чтобы друзья мои окончательно меня забыли. Я предлагаю вам занятие, весьма деятельное и нелегкое для одинокой женщины-философа, которая, по-видимому, выезжает в свет разве только для того, чтобы переменить место своего уединения. Напоминайте им иногда обо мне и поддерживайте в них остатки прежней дружбы, которая будет мне всегда дорога. Забвение для меня подобно смерти. Я никогда не оказывал услуг моим друзьям; они же доставляли мне много радости; умоляю их вспомнить и об этом: все они делали для меня как будто и нечто более трудное. Я хотел бы с ними свидеться, ежели богу будет угодно. Я никогда не мог поверить в то, что в чрезмерной признательности кроется некая простота.
Не буду вам подробно описывать свои занятия и жизнь, которую здесь веду, опасаясь впасть в меланхолию, от коей удовольствие писать вам меня, на мой взгляд, избавляет, reddarque tenebris[115].
Надобно все же сказать вам, что обязанности мои изрядно меня занимают и что ни один человек, не нашедший себе достойного собеседника, где бы он ни подвизался, не мог бы проявить большего прилежания. Я не могу поверить, что небольшая склонность к прекрасному и большое стремление к дружбе могут сделать человека совершенно непригодным ко всякого рода серьезным делам, особливо в таких местах, где он не может найти себе никакого развлечения, которое можно было бы оправдать ignoscenda quidem[116]. Дела здесь более трудны и менее важны, нежели где бы то ни было; это большая беда для скромного посла, преисполненного служебным рвением к своему властелину, глубоко убежденного в его величии, искренне признательного за его милости, но весьма мало способного. Дом, где я живу, удобен и приятен; не знаю, писал ли я вам об этом. Дрова так же дороги, как и в Париже, местное вино отвратительно, дичь безвкусна, мясная вырезка дешева, с турком не вступишь в переговоры, не поднеся ему подарка; из всего того, что я вам здесь описываю, следует, что мясники в Константинополе не столь жадны, как люди, занимающие ту или иную высокую должность.
Перейдем к более существенному. Королю было угодно сообщить мне, что его величество не слишком не одобряет моего поведения; прочитав это собственными глазами, я пришел в восторг. Г-н де Сеньеле[117] настоятельно уверяет меня, что он сердечно тронут искренней и почтительной дружбою, которую я всегда к нему питал. Те, кто меня любит, весьма ему за это признательны; его семья относится ко мне так, словно я проявляю к ней подлинную заботливость, не будучи навязчивым. М-ль де Летранж[118] так добра, что часто пишет мне о всех новостях и побуждает моих друзей при дворе упоминать при случае мое имя. Она вспоминает обо мне в тысячу раз чаще, нежели я того заслуживаю. Семья г-на герцога де Ноай[119] проявляет столь живой интерес к моим делам, что повергает меня в смущение и пробуждает во мне признательность в ответ на эту неоценимую дружбу. Г-жа де Тианж[120] постоянно вызывает во мне чувство весьма глубокой и почтительной благодарности. Писали мне также г-жа де Ментенон[121] и г-жа де Ришелье[122]. Я получаю восхитительные письма от г-жи де Куланж. Супруга маршала де Шомберга[123] проявила недавно живой интерес к некоему делу, которое близко меня касалось. Г-жа де Вилар[124] выказала мне в Мадриде знаки своей высокой, по-прежнему неизменной, давнишней дружбы. Г-жа де Сен-Жеран[125] помнит обо мне так, как если бы видела меня каждый вечер у себя. Г-н де Бонрепо[126], которого вы видите, которого вы, несомненно, уважаете и который говорит мне о вас в своих письмах, г-н де Пюиморен, которого вы больше не видите, хотя его и стоило бы повидать, г-н де Ланьи[127], которого вы, должно быть, знаете, оказывают мне бесчисленные услуги, коих я никогда не забуду. Я часто встречаюсь с неким иезуитом, другом отца Буура[128], которого зовут отец Бенье[129]; он меня очень любит: с вашей точки зрения, это самое важное; ум его весьма разносторонен и поражает обширностью знаний., Г-н де Данжо[130] выказывает себя во всех обстоятельствах моим верным другом. Я бы замучил вас, ежели бы стал распространяться и превратил свое письмо в некий перечень, который, мне первому это известно, смахивает на литанию, повествуя о всевозможных знаках дружбы, получаемых мною от всех приятелей и приятельниц. Я стараюсь в какой-то степени быть порядочным человеком; у меня остается достаточно времени на истинно серьезные размышления; я читаю превосходные вещи; я уверен, что не совершаю ничего недостойного в глазах здешних французских подданных; я оказал более или менее успешные услуги местной христианской общине; негоцианты почитают меня важной персоною; послы весьма склонны думать, что король направил сюда весь цвет французского королевства. У самого Константина[131] не было в Константинополе столь отрадных утешений; возможно, однако, он в них не так уж сильно и нуждался.
Прощайте, милостивая государыня, — вот уж, воистину, длинное письмо; написал вам как будто обо всем; не бойтесь: таких пространных посланий больше не будет. Мне кажется также, что я прибег в нем к некоей мере предосторожности, которая помешает предать его гласности: я могу не опасаться, что у вас возникнет желание, чтобы все прочли в «Галантном Меркурии»[132] далеко не героический пассаж, где я упоминаю о вашей чрезмерной бережливости. Прощайте, милостивая государыня, пора кончать, приходится расставаться с вами.
Ессе iterum condit natantia lumina somnus,
Invalidasque manus tendens, heu! non tuns, ambas.[133]
Этот последний стих, как вы видите, довольно восторжен; у Вергилия он гораздо лучше: там ничего не изменишь, не испортив всего. Перечел на днях в сотый раз четвертую книгу «Георгии»; никогда еще не находил таким прекрасным миф об Орфее и Эвридике; перечитайте его из любви ко мне. Я припоминаю, что гг. Расин и Депрео хотели создать из этого сюжет для оперы[134]. Все, что можно найти
