меня воспитывал Федор. Он был мне больше отцом, чем когда-либо был тебе, или, может быть, тебе тоже, — ворчу я, поворачиваясь к Льву.
Рука Виктора сжимается.
— Я бы очень, очень осторожно подбирал следующие слова…
— Так что, надеюсь, это придаст серьезности тому, что я скажу тебе, что одобряю, — тихо говорю я. Я снова перевожу взгляд на Николая. — Я знаю, что он сделал с твоей матерью. — Я хмурюсь. — Мне очень жаль. И я рад, что ты нашел свое завершение.
— Ты понимаешь, что я солгал ему, чтобы завоевать его доверие, чтобы хладнокровно выстрелить ему в голову. — Николай прищуривается.
— Если ты пытаешься добиться от меня реакции, то не добьешься, — рычу я. — Он был твоим кровным отцом. Он был тем человеком, который вырастил меня, избил, был газлайтером и превратил в щит из-за своей трусости. — Мои глаза сужаются. — Я сбежал из тюрьмы, чтобы отомстить за мысль. С тех пор я понял, что мысли, которые у меня были, были ошибочными и извращенными. — Я пожимаю плечами. — Я не оплакиваю человека, которого ты застрелил, Николай. И у меня нет ни малейшего желания мстить за него кому бы то ни было.
Молодой человек сжимает челюсти. Но он медленно кивает. Я перевожу взгляд на Льва. Он тоже медленно расслабляется. Только Виктор все еще кажется напряженным, все еще смотрит на меня, все еще наставляет на меня пистолет.
— Вик, — тихо говорит Лев. — Мы проследили путь Дмитрия до квартиры, в которой он работал. Там все, схемы моего сада на крыше, и пульты управления треножными пушками.
— Я знаю, — бурчит Виктор.
Лев кладет руку на плечо друга.
— Виктор…
— Назови причину, Костя, — тихо рычит Виктор. — Можете каяться сколько угодно. Но ты пришел за моей семьей. Ты навлек на них эту опасность. Ты забрал мою сестру, — его губы кривятся. — Я поступал гораздо хуже с людьми, которые гораздо меньше посягали на мое. Так что назови мне причину, по которой я не должен всадить тебе пулю между глаз прямо здесь и прямо сейчас. Одна гребаная причина, Костя.
Мне вообще не нужно времени, чтобы подумать об этом.
— Потому что я люблю ее.
У Виктора тикает челюсть.
— Я люблю Нину, Виктор. Целиком, всем, тем кто я есть. Потому что я люблю твою сестру и всегда буду защищать ее ценой своей жизни.
Его глаза сужаются.
— Она рассказывала мне о Москве. — Он медленно вздыхает — Это действительно ты убил ее приемного отца?
Я киваю.
— Да. И именно из-за нее я не умер в тот день.
Его ноздри раздуваются, когда он глубоко дышит.
— Зачем ты это сделал в тот день? Я имею в виду, что заставило вас пойти к ним в квартиру и убить его? Какая-то ссора у вас с ним была?
— Я сделал это ради нее.
Глаза Виктора сужаются.
— Не по тем же причинам, по которым я защищал бы ее сейчас, Виктор, — рычу я. — Она была ребенком. Я не был влюблен в нее, если это та темная дорога, по которой ты идешь в своей голове. Я сделал это в тот день, потому что знал, что уезжаю, возможно, навсегда. И в темном аду мира, в котором я тогда жил, она была единственной крупицей добра. Тот самый яркий свет, который разгонял тени.
Я вздрагиваю и сажусь на кровати.
— Я жил в доме через двор от нее. Мы никогда не разговаривали и не встречались. Но иногда она улыбалась мне, и мне казалось, что на секунду в этом мире осталась надежда.
Виктор хмурит брови.
— В тот день я убил этого человека, потому что слишком долго наблюдал за жестоким обращением. Я знаю, каково это-ежедневно чувствовать. Я знаю, каково это-быть под каблуком каждый гребаный день. И в тот день я сорвался. Я видел, как он слишком много раз пытался убать это единственное светлое пятно добра в моем мире. Мне больше нечего было терять, и я знал, что если я уйду, то сделаю одну хорошую вещь в этом мире, сделаю так, чтобы он никогда больше не прикоснулся к ней.
Я смотрю на свои руки.
— Это все, что я хотел оставить после себя, когда уезжал навсегда. Одна хорошая вещь. Одно доброе дело в жизни, полной зла.
Трое мужчин молчат. Но вдруг с порога раздается хриплый голос:
— Для меня достаточно.
Я вскидываю голову и широко улыбаюсь. Когда мой взгляд падает на нее, я пытаюсь соскользнуть с кровати, но боль почти невыносима.
— Нина, — стону я.
Трое других кружатся, и Виктор ругается, бросаясь к ней. Она прислоняется к двери, но отмахивается.
— Со мной все в порядке.
— Ты должна быть в постели…
— Я должна быть здесь, — тихо говорит она. — С Костей. — Она переводит взгляд на меня. Ее улыбка стирает всю боль, которую я чувствую. И вдруг мир снова становится ярким.
Виктор хмурится. Он оглядывается на меня, потом снова на сестру.
— Нина…
— Я люблю тебя, Виктор, — шепчет она. — И я люблю тебя за все, что ты сделал для меня, и дал мне, и продолжаешь делать для меня, и даешь мне. Но… Она слабо улыбается ему. — Я не ребенок, Вик. И я знаю, чего хочу.
— Его, — ворчит ее брат.
Она кивает.
— Да.
Он сердито смотрит, медленно дыша.
— Лев…
— Мы уходим.
Лев толкает локтем Николая. Они смотрят на меня и тихо выходят из комнаты. Виктор смотрит на меня.
— Это будет нелегкий путь. Я хочу, чтобы ты это понял. Мое доверие дается нелегко. Я люблю свою сестру, и за это я отступаю от всего этого. Но если тебе нужно мое доверие, а оно у тебе пондобитьсь, поверьте мне, со временем его нужно будет заслужить. Я доверяю ее тебе, потому что ты доказал, что готов на все, чтобы защитить ее.
Его глаза на одном уровне со мной.
— Мое доверие, как и доверие всей остальной организации, не будет таким легким.
— Я и не жду этого от них.
В комнате снова становится тихо. Нина прочищает горло.
— Вик, ты украл Фиону в качестве торга…
— О, черт возьми, — ворчит он.
Она улыбается ему.
— Просто говорю.
Он хмурится, но потом медленно улыбается. Он оглядывается на меня.
— Как бы то ни было, прими мою благодарность. За то, что спас ее… Несколько раз.
— Не стоит благодарить меня за это.
— А пока я отблагодарю тебя тем, что не убью.
Я пожимаю плечами.
— С этим я могу работать.
Виктор улыбается и качает головой. Он поворачивается и нежно обнимает сестру.
— Ты должна
