и эустресс – совершенно разные вещи и что в то время как мы испытываем неправильный и вредный стресс, кто-то испытывает его правильную и полезную версию. К сожалению, это не совсем так, точнее, совсем не так. По Селье, на базовых этапах механизмы стресса физиологически одинаковы, разница лишь в субъективном восприятии стрессовой реакции. Если субъективно стресс оценивается как положительный опыт, такой стресс он предлагал считать хорошим, если же опыт оценивается как негативный – плохим. При этом изнашивается организм одинаково, просто иногда, в соответствии с нашим субъективным восприятием, жизненные перемены и ситуации стоят этого изнашивания, а иногда – нет.
Идея, что плохой стресс можно конвертировать в хороший, – насущный хлеб поп-психологии. Предлагаемые ею методики конвертации дистресса в эустресс сводятся к совету изменить свое отношение к происходящему, то есть расслабиться и получать удовольствие. Журнал Vogue предостерегает от опасности «застрять в негативе» и советует научиться «по-другому взглянуть на проблему и изменить негативное отношение» [218].
В действительности такое требование может вгонять в стресс еще больше: мало того, что человек находится в неприятной для него ситуации и адекватно реагирует на нее стрессом, тут еще и Vogue требует от него не застревать в негативе и получать удовольствие.
Популярной остается идея стресс-менеджмента, подразумевающая, что усилием воли стресс возможно взять под контроль. Vogue предупреждает: «Возьмите ваш стресс под контроль, прежде чем он возьмет контроль над вами». Раз стресс – неизбежная часть жизни, а по Селье, он и есть жизнь, то «управлять стрессом» означает жить – только более профессионально и поэтому с надеждой. Однако попытка менеджерить стресс всегда провальна, ведь он – реакция на непредвиденные обстоятельства и перемены, над которыми мы не властны.
Демонизация стресса и отказ принять его неизбежность характерны не только для поп-психологического подхода, но и для критического подхода к нему же. Этот критический взгляд (зародившийся еще во Франкфуртской школе) предполагает, что основной причиной стресса, депрессии и тревожности, свойственной современному человеку, является капиталистический уклад. С позиции этой критики поп-психология и мейнстримная психология – не более чем идеология, внушающая человеку мысль о том, что проблемы с этими психическими расстройствами можно разрешить «работой над собой» при помощи психологов и психологических техник, при этом не обращая внимания на несправедливый социальный уклад и не пытаясь его изменить. Поп-психология играет здесь роль приспешницы капитализма, поскольку отводит взгляд от реальных социальных проблем, переключая внимание на проблемы индивидуальные. Такой критический взгляд на взаимосвязь капиталистического уклада и стресса, а также других форм человеческих страданий, безусловно важен и является признаком прогресса социальной мысли. Проблема в том, что эта критика находится в согласии с позицией ею же самой порицаемой поп-психологии: она не противоречит сомнительной идее (имплицитно просвечивающей сквозь все рекомендации), что состояния стресса и тревоги неестественны для человека и что в идеале их не должно быть.
Если учесть, что стресс – неотъемлемая часть жизни, то критики капитализма и его сторонники сходятся в одном: своей борьбой со стрессом они непреднамеренно агитируют против жизни как таковой. Стресс – это то, что останется с человеком и после победы над капитализмом, причем так же, как и капиталистический стресс, он будет приводить человека к смерти – лишь по другим причинам: например, из-за необходимости адаптации к жизни в условиях отсутствия капиталистической эксплуатации.
Мы постепенно испытываем меньше стресса по поводу конкретных перемен и обстоятельств, к которым уже адаптировались, но на протяжении жизни возникают новые непредвиденные обстоятельства, ведь жизнь полна неожиданностей, которые никто, кроме отсутствующего Бога, не может контролировать. Как бы нам ни хотелось верить, что все можно взять под контроль, перемены изнашивают нас и приводят (как при капитализме, так и в любой другой общественно-экономической формации) в конце концов к смерти.
Токсичность
Юрий Сапрыкин, журналист, культуролог
В книге Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки» повествователь открывает медицинский справочник – и тут же находит у себя симптомы всех перечисленных там болезней. Этот феномен знаком всем, кто пытался поставить себе диагноз посредством поверхностного гугления, – и не только им: так вообще работает наше сознание, любая тонкая настройка наблюдения меняет результат наблюдения, стоит обратить внимание на некий симптом или признак – тут же начинаешь видеть его везде.
Термин «токсичность», вырвавшись из узкой фармакологической области на оперативный простор психологии, приобрел в последние годы ту же «всеобъясняющую» силу: «toxic» – главное слово 2018 года по версии Оксфордского словаря – это про политику и работу, про наших домашних и партнеров, вообще про любые межчеловеческие отношения, в целом про все, что мы определяем как «атмосферу», далее везде. Как льва узнают по когтям, так и токсичность мы определяем по ядовитым следам в нашей душе (хотя, кажется, слово «душа» не очень хорошо совмещается со словом «токсичность»), а поскольку своей боли хватает у каждого, то и причин для нее обнаруживается несметное множество – как только начинаешь искать их вовне. «Как отличить токсичного человека от простого ворчуна» – вот заголовок одного из недавних материалов «об отношениях»; что ж, ответ читайте в нашей книге «Никак». Токсичность – это ворчание и бурчание, грубость и наглость, агрессия и хамство, манипуляция и провокация, невнимание и нечуткость – все то, что нас травит и делает слабей. Мы, люди, не просто делаем друг другу больно – мы распространяем вокруг себя что-то вроде психотропных отравляющих веществ, и запасы ядовитых арсеналов распределены между нами по-разному.
Токсична прежде всего маскулинность – набор качеств, традиционно воспринимаемых как мужские. Кажется, первыми соединили эти два понятия носители самой маскулинности – представители так называемого «мифопоэтического движения», которые под влиянием психологов-юнгианцев пытались изжить в себе низменные атрибуты мужественности (проще говоря, «бычку») и вернуться к благородному архетипу «тысячеликого героя». Интересно, что задолго до мифопоэтических американских психологов этот термин встречается у Венедикта Ерофеева, называвшего философа Розанова «токсичным старикашкой», но в активный обиход термин вошел гораздо позже, уже отфильтрованный поп-психологией. Новое слово (и стоящее за ним новое понимание) заставляет видеть проблему там, где раньше была тишь да гладь. Так, символом токсичной маскулинности в России стала казавшаяся прежде безобидной реплика слесаря Гоши из фильма «Москва слезам не верит»: «Все и всегда я буду решать сам, на том простом основании, что я мужчина». К чести героя Баталова, он не вполне исповедует то, что проповедует: провозглашая высокомерно-доминирующую позицию, сам он предельно интеллигентен, а если что не по нраву, просто уходит в запой. Но вообще да: токсичность – темная сторона декларируемого мужского первенства, токсичен тот, кто прет как танк, ездит по мозгам, давит и грузит, а при случае с легкостью материализует эти метафоры, начиная философствовать кулаком.
