цепляясь за гриву, чтобы не кувырнуться с другой стороны. Он взлетает на коня перед ней. Она смыкает тонкие руки вокруг его талии. Ее сердце колотится ему в спину. Он думает об их ребенке, о них троих, о трех сердцах.
— Мне жалко сестер. Надеюсь, они простят нас.
Она чувствует, как он кивает, а потом дергает поводья — раздается громкий стук копыт. Ей приходят на ум печальные строки, старое свадебное причитание: «Звезды жалости не знают, жеребенку не помочь, девушки дом покидают, мокро от слез крыльцо».
— Держи, — говорит Сурадж, передавая назад фляжку.
Резиновая пробка выскакивает с гулким звуком, и Мехар поднимает фляжку ко рту, но та полна до краев, вода течет с подбородка — и на шерсти коня расплывается темное пятно. Мехар вытирает рот и проводит пальцами по намокшей лошадиной спине, делая мягкие бороздки. Едва заметные бороздки, думает она, маленькая копия их пути.
Высокая поступь коня, его большая важная голова — в их движении через траву есть что-то убаюкивающее, с каждым шагом они поднимаются и опускаются, снова прижимаясь друг к другу, одной пригнанной волной. Черные глаза коня вобрали в себя ночь; вся Вселенная в этих ярких овалах, ведущих Мехар и Сураджа через старое поле. Им встречается большая белая мышь, которая села на задние лапы и что-то азартно грызет. Рядом лениво разворачивает свои кольца змея и подползает толчками, хвастливо махнув хвостом. Облачный занавес расступается, и следующим номером появляется освещенный луной панголин, который что-то вынюхивает в земле. Он поднимает голову и следит за движением любовников — они для него не более чем чужой запах в знакомом мире ночи. Мехар представляет себе уже не в первый раз маленькую деревню, забранную в рамку из вечнозеленых нимов. Сначала одна буйволица. Даже это пока мечты. Но со временем будут и животные, и дети. Может, участок земли побольше. Ничего лишнего. Им не нужно лишнего. Она сама будет делать чарпои. По крайней мере это она умеет. И шьет уже лучше. Пшеница шепчет, зерна летят в потоке воздуха и падают куда им вздумается. Тени то грозят, то гладят, подчиненные бегу облаков. Где-то позади раздается резкий радостный крик совы: наверное, успела схватить мышь раньше змеи. Да, шьет она точно лучше, чем раньше. Надо взяться за шапки и рукавицы: когда он родится, будет уже середина зимы. Она уверена, что это мальчик. Небо пульсирует в обычном ритме, материя продолжает свое безличное дело: сталкиваются планеты, распадаются галактики, черные дыры величиной в дюжину солнц вращаются с такой фантастической мощью, что их воздействие скажется через миллионы лет, и да, сначала рукавицы, и она отнимает фляжку от губ и затыкает пробкой.
У края поля широкая деревянная калитка, закрытая на серую веревку. Сурадж спешивается, тяжело ступает по грязи, которая расплющивается под его ногами, снимает веревочную петлю и раскрывает калитку так широко, будто тащит по полю корову. Он смотрит на Мехар, в ее глаза, сияющие и ласковые, но внезапно распахнутые от ужаса, и уже хочет спросить, в чем дело, когда двое с винтовками за спиной валят его ничком и удерживают на земле. Ничего не соображая, он пытается кричать, но его вдавливают лицом в грязь, а потом рывком ставят на ноги, так что он не успевает отдышаться. Моргая и отплевываясь, он различает колеблющиеся огни, между деревьев появляются люди с факелами — жестокое пламя в предрассветном сумраке.
Какая-то женщина — судя по походке, Харбанс — помогает Мехар слезть с коня и придерживает ей голову. Май тоже здесь. Потом она видит и братьев. Но первым заговаривает Тегх Сингх — обладатель итальянских усиков и бороды, которая уже маленькими пучками распространилась на щеки. Он старше Сураджа не больше чем лет на пять, и ему еще многое нужно доказать делом.
— Это наш?
Май выступает вперед и говорит ясным голосом:
— Можете его забрать.
Сурадж яростно выворачивается, но его жестоко одергивают. К ветерку примешиваются капли дождя, они забираются под покрывало Мехар — его покрывало, еще полное его запаха. Она чувствует капли, дрожащие на верхней губе, чувствует капли внутри, под его покрывалом, и оставляет их лежать там, в целости и сохранности.
— А эта сестра? — спрашивает Тегх Сингх. — Это его жена?
— Моя, — говорит Джит.
Он кладет на землю велосипед и выходит вперед, стараясь не смотреть на Сураджа.
— Когда мы узнали, что он собирается сбежать сегодня ночью, я отправил ее поговорить с ним. Думал, он ее послушается. Я представить не мог, что он попытается забрать ее с собой.
Тегх Сингх колеблется.
— Это правда? — спрашивает он Сураджа.
Двое мужчин, которые держат Сураджа, стискивают его руки за спиной крепче, и еще крепче, пока юноша не произносит, клокоча от бешенства:
— Я хочу говорить с братом.
Тегх Сингх поворачивается к Мехар:
— Он забрал тебя силой, сестра? Или ты поехала добровольно?
Что она может сказать? Она ищет взгляд Сураджа, но тот намеренно не смотрит на нее, и в этом нежелании встречаться с ней глазами она читает отказ, а в отказе — свою глупость.
— Ты не первая женщина, которая меняет мужа, — говорит Тегх Сингх.
— Не позорь меня, — говорит Джит с оттенком угрозы. — Я дал тебе человека. Бери его.
И затем, уже обращаясь скорее к Сураджу:
— Если он погибнет, это будет достойная смерть. Я ему обещаю.
— Сбежать тайком! Насильно увезти женщину из дому!
Тегх Сингх приближается к Сураджу и наклоняется так близко, что тот чувствует его дыхание и воображает, будто поры у него на носу шевелятся.
— Надеюсь, она того стоила, потому что тебя приперли к стенке, — тихо и доверительно говорит Тегх Сингх.
— Май! — выговаривает Сурадж, выпрямляясь, чтобы посмотреть на нее из-за плеча предводителя.
— Ты сказал достаточно, — говорит Май Сингху, а потом переводит сверкающий взгляд на Сураджа и отчеканивает так, чтобы ему запомнилось: — Ничего, бывает.
Неделю спустя Мехар стоит в фарфоровой комнате, а на фоне до боли чистого синего неба Джит снимает черные лакированные ставни и устанавливает на их место железные прутья. Он не объяснит зачем, а Мехар не спросит. Она будет молча следить, как он заливает известью карниз, отмеряет и распиливает металл, а потом будет считать прутья, как они появляются один за другим, заколачиваются в раствор, запечатывают ее внутри.
Она не узнает, что перед тем Джит навестил в камере Сураджа и передал ему молитвенник — священную гутку.
— Слышал, завтра ты уезжаешь в Дели. Я помолюсь за тебя вечером.
— Я могу вернуться домой, если выживу? — спросил Сурадж.
— Не советую. Но земля по-прежнему твоя.
— А ребенок — по-прежнему мой?
— Об этом
