(с) «Часики», 20TOKENS. Игнат
Солнце раскаленное шпарит. Капельки пота стекают по спине, пропитывая футболку. Весь мир, за исключением нашего искалеченного дуэта, просто перестает существовать. Не въезжают во двор кареты скорой помощи, не фланируют утомленные жарой люди, звуки растворяются в окружающем нас плотном мареве.
И я застываю в этом моменте, упиваясь Лилиным сбитым дыханием. Любуюсь подрагивающими ресницами. Снова носом трусь о ее щеку, как самое настоящее животное, остро реагирующее на запах своей самки. А еще отчаянно боюсь разорвать то призрачное хрупкое нечто, что связывает нас невидимыми нитями. Приклеивает друг к другу, пришивает, спаивает.
Руки сами тянутся к тонким запястьям. Сковывают, ласкают, клеймят. Тело не слушается команд воспаленного мозга. Живет собственной жизнью.
— Какая же ты невероятная…
Позабыв обо всем на свете, произношу Лиле глаза в глаза и безумно хочу перенестись с ней на необитаемый остров. Где будет маленькое одинокое бунгало из тростника с большой вечно разворошенной кроватью, радующий душу бирюзовый океан, груда тропических фруктов и никого, кто потревожит наше уединение.
— Хватит, Игнат… Иди… Тебе пора…
Не отстраняясь, прерывисто цедит Аристова, а у меня крышу рвет, от того, какая она сейчас податливая, гибкая, мягкая. Как виноградная лоза, обвивающая своими ветвями стальной прут.
— Ну же, иди. Тебя невеста ждет.
Протискивающиеся в затуманенное сознание слова с привкусом безысходности, отрезвляют, но не слишком. Возвращают в реальность медленно, со скрипом. Натужно отцепляют мои пальцы от трясущейся, как в лихорадке, Лили, постепенно увеличивают разделяющие нас расстояние, заставляют шестеренки в мозгу крутиться.
Чему меня научило наше с Аристовой расставание — так это ответственности. А Вика сейчас — это ответственность. Пусть неприятная, неугодная, нежелательная, но все же ответственность.
Замуровав глубоко внутри разбушевавшийся шторм, я запираю на ключ все эмоции и на автомате двигаюсь к крыльцу приемного покоя, куда выскочила Левина и теперь буравит меня колючим раздосадованным взглядом. Ветер растрепывает ее короткие волнистые волосы, взметает подол лавандового платья и облизывает стройные ноги, только меня эта картина не торкает.
Не откликается.
— Игнат…
— Зачем ты за мной потащилась?
Злясь больше на себя, я грубо пресекаю возможный скандал и резким рывком распахиваю перед мгновенно побледневшей девчонкой дверь. Уговариваю себя быть лояльней, ведь Вика не виновата в том, что у меня к Аристовой еще не остыло-не отболело, ищу резервы, чтобы подбодрить пока еще свою невесту, и с треском проваливаю возложенную на меня внезапно проснувшейся совестью миссию.
Как ни стараюсь, не могу подобрать ни одной мало-мальски нормальной фразы, поэтому просто замолкаю, приближаясь к стойке администратора.
— В вашей карте отмечены кабинеты. После триста двадцатого — к лечащему врачу.
Передав Левиной медицинскую карточку, голубоглазая медсестра начинает заниматься следующим пациентом, я же без особого энтузиазма плетусь сначала на шестой, потом на третий, а затем снова на шестой этаж. Покорно держу Викину сумочку, по ее просьбе передаю то влажные салфетки, то бутылку с водой, то пузырек с какими-то ампулами, и пропускаю мимо ушей большую часть ее болтовни.
— А я контрольную пересдала на «отлично». И зачет автоматом получила. Представляешь?
— А еще с Ингой помирилась и договорилась, как выздоровею, записаться с ней на аквааэробику.
— А еще придется искать нового инструктора по пилатесу. Евгения скоро уходит в декрет. Ей двадцать восемь, так тяжело протекает первая беременность. Говорят, в девятнадцать-двадцать намного проще рожать…
