Кирилл…хоть он и является биологическим отцом…Но…
Гоню эти мысли, особенно о Кире, подальше. Мысль о том, что он тоже заведет себе семью с другой женщиной, усыновит Егора, и будет жить большой любящей семьей, но без меня, отчего-то причиняет невероятную муку, боль. Сердце колет так сильно, будто прожигает каленой иглой.
— Почему же? — удивляется моему вопросу доктор. — Все так. Особенно если вы с мужем планировали это.
При упоминании о муже его глаза впиваются в мое лицо, и я опускаю глаза.
— Мы с ним разводимся, — тихо говорю ему.
Иван удивленно поднимает брови до линии роста волос, но задорно и заговорщицки подмигивает мне.
— Думаю, я знаю, кто виновен в том, что ваша семейная ячейка распалась. — Сказав это, он вдруг смущается — сжимает пальцы добела, и тут же отпускает. — Это не мое дело, в общем-то, просто хотел убедиться, что ты пришла в сознание до конца.
Я киваю. Кажется, руки- ноги целы, да и голова перестала кружиться от слабости. Напрягаюсь и жду своего вердикта.
— Тоня, не буду ходить вокруг да около. Пока ты была без сознания, мы сделали экспресс-тест крови, чтобы понять, в чем дело. — Киваю в ответ на его слова. Хорошо, что наш врач такой не сдержанный на действия, и всегда планирует все наперед, как я успела заметить. — Ты беременна.
От шока перестаю дышать. Глаза открываются так широко, что даже немного больно.
— Да, ты беременна. Ошибки быть не может. Согласно данным ХГЧ, беременности около четырех-пяти недель. — Он присматривается ко мне, ожидая какой-то реакции, но ничего, кроме шока, у меня его слова не вызывают.
Не может быть.
Не может этого быть!
Резко привстаю, сажусь на постели свесив ноги вниз, дотрагиваюсь пальцами до прохладного пола, и эта связь с реальностью вдруг запускает во мне все мыслительные процессы.
Я так хотела забеременеть, завести ребенка, чтобы таким образом спасти Егора, что даже переступила через себя и пришла той самой луной ночью в комнату к Кириллу, плюнув на все распри, недоговоренности, что разрослись между нами, как снежный ком.
В ту ночь наша взаимная ненависть горела как самый лучший костер, все полыхало и искрилось так сильно, так невероятно, так жгуче, что, похоже, все получилось в первого раза. Да уж, все в Кирилле стремится к жизни, — ошарашенно усмехаюсь этой мысли, — даже сперматозоиды.
Это удивительно, странно, страшно, что известие о моей беременности приходит в такое время, когда оно, кажется, должно быть совсем не к месту. У Егора остался последний курс химиотерапии, после которого станет ясно — пригодился ли биоматериал его настоящего отца, Кирилла, победили ли мы эту ужасную болячку или нет. И потому моя жертва — новый ребенок — для того, чтобы взять при родах его пуповинную кровь, кажется сейчас напрасной.
— Тебе нужно пройти обследование у гинеколога, — медленно говорит Иван, будто бы дожидаясь, чтобы я точно услышала его.
В ответ я заторможено киваю.
— И решить — оставишь ты его или нет.
При этих словах я неосознанно прикасаюсь к пока еще плоскому животу, в котором уже зарождается, фонтанирует жизнь. Иван напряженно смотрит на меня несколько секунд, а потом откидывается на спинку кресла.
— Ну и решишь — скажешь ли ты об этом его отцу.
Я киваю.
Понимаю, о чем конкретно говорит Иван: я забеременела после слов врача о том, что нужен второй, чтобы спасти первого малыша, и, думаю, наш нынешний доктор об этом знает — мы обсуждали все варианты лечения на первом этапе с ним тоже, после чего он сообщил, что эта жертва совсем не нужна — ведь донорский материал отца подходит как нельзя лучше.
Конечно, я не посвящала его в наши запутанные отношения с Кириллом и Женей, но он — не дурак, и прекрасно понимал, что не случайно у нас разные фамилии, муж не приходит проведать, зато успел распустить кулаки на соперника.
— Пожалуйста, не говорите никому, — вдруг говорю ему. И он удивленно приподнимает правую бровь. — Мне нужно самой во всем разобраться…
— Дело твое, конечно, но имей в виду — тянуть с абортом будет нельзя.
От этих слов я резко вздрагиваю, окончательно приходя в себя. Аборт? О чем он говорит? Я прижимаю руки к животу, будто бы хочу своими холодными от волнения пальцами, ладонями, защитить ту искру, что особенно нуждается в защите, от посягательств извне, от плохих слов.
И вдруг понимаю: что бы я ни решила, избавиться от этого чуда внутри я уже не смогу. Не случайно бог послал мне такие испытания, не зря заставил пройти этот путь, и специально послал такой подарок, такое счастье.
— Я вас поняла, — чуть опускаю голову, уже начиная прислушиваться к себе, думая о том, что же происходит в данную минуту в моем организме.
— В любом случае, я выпишу тебе витамины, потому что гемоглобин явно понижен. Не ровен час, снова упадешь в обморок где-нибудь еще от волнения, а там уж никакого Кирилла не будет рядом, чтобы спасти.
При этом имени я вздрагиваю, что не укрывается от доктора. Он ухмыляется каким-то своим мыслям, понимающе качает головой.
— Ну, спасибо. Я пойду…к сыну, — встаю я с постели и босиком делаю два шага к двери.
Иван складывает руки на груди и смотрит на меня с каким-то странным выражением лица, будто бы ожидает чего-то.
— Ну наконец-то! — вдруг распахивается дверь, и в ее проеме появляется растрепанный, взволнованный, посеревший Кирилл. От мужчины буквально фонит беспокойством, и это чувство едва не сбивает с ног, как и его жадный взгляд, который скользит по всему моему телу, проверяя, ощупывая на предмет увечий, синяков.
Он бросает взгляд на Ивана, который отчего-то веселится, улыбается сам себе.
— Давно пришла в себя? Почему сразу мне не сказал?
— Ждал, — коротко отвечает мужчина.
Кирилл в ответ буквально рычит недовольно и зло:
— Чего ждал? Пока она окочурится?
— Тише, тише, — вздыхает доктор, встает с кресла и подходит к Кириллу, вся поза которого — сжатые губы, побелевшие кулаки, напряжение в выдвинутых вперед плечах, внушает опасение. — Все с ней в порядке. Покой, витамины, сон, еда. Вот пока и все, что нужно для Тони.
Кирилл снова переводит взгляд на меня, и я вижу, как его напряжение сменяется беспокойством. В груди все переворачивается и замирает: мне кажется, я хочу, чтобы он всегда смотрел на меня вот так — без налета ненависти, презрения, злости. Хочу, чтобы этот взгляд, в котором я сейчас вижу только беспокойство и теплоту, заботу и что-то еще, не читаемое, но очень знакомое, будто бы привет от юного Кирилла, всегда оставался именно таким.
— Ты как? — тихо спрашивает он, и, даже не удостоив внимания доктора, который, похлопав его по плечу, выходит за дверь, берет вдруг меня за руку. Они теплые, добрые, мягкие, и я ловлю себя на мысли, что хочу приложить его ладонь к своей щеке, поцеловать ее в самую сердцевину и зарыться в нее от всех печалей.
