— Я тебе изменил? Твой отец открыл тебе глаза на правду? Человек, который ни разу не навестил тебя в больнице с ребёнком? Человек, которому, судя по твоим рассказам, всегда было наплевать на тебя? Малая, ты сейчас серьёзно? Ты ему поверила? Это же всё какой-то глупый розыгрыш! Злая шутка судьбы! Слышишь?
Тоня превращается в самую настоящую фурию. Её глаза широко распахиваются, а зрачки резко увеличиваются в размерах. Она бросается ко мне и начинает тыкать пальчиком мне в грудь, твердя:
— Я всё видела своими глазами!
— Правда? А то, что это твой батя пригласил меня в сауну, чтобы зарыть топор войны и выкурить трубку мира вместе? Это ты тоже видела? Он сказал тебе, как человек, который в принципе терпеть не может сауны, смог оказаться там? Или эту часть правды он решил умолчать для достоверности своей проклятой лжи? Видит бог, что я ни в чём перед тобой не виновен, и если твой батя на самом деле подложил мне в постель какую-то бабу, то у нас с ней ничего не было. Мне стало хреново после бокала вина. Уж не знаю, что мне тогда подмешали в этот напиток, потому что я смутно помню события того дня дальше. Помню, как твой отец сказал, что мы непременно сможем поладить… Однажды… Он похлопал меня по плечу и свалил… А потом пришли какие-то ребята и отвели меня в номер. Всё! Я отключился. А знаешь ли, пока я был в отключке, да ещё и накаченный чем-то, мой орган ну никак не смогли бы заставить работать, поэтому я по определению даже в таком состоянии не смог бы тебе изменить! И если ты даже теперь продолжаешь верить своему отцу, а не мне, то я ничего не смогу сделать… Его влияние на тебя гораздо сильнее моего. И мне, правда, жаль, Малая…
Её руки опадают вдоль тела плетьми. Она беззвучно рыдает, и я вижу, что она осознаёт всю патовость сложившейся ситуации. Она чувствует, что нас разлучили обманом и готова довериться мне, но где-то глубоко внутри продолжает сомневаться.
— Посмотри на меня, Малая! Посмотри и скажи, что ты видишь в моих глазах? Неужели я давал тебе хоть один повод усомниться во мне? Неужели?..
Она опускает голову и мотает головой, словно пытается отвергать правду, которая пробирается в самые потайные уголки сознания и рушит ту ненависть ко мне, которая появилась внутри из-за обмана.
— Если ты хочешь, я переверну всё вверх дном, я прижму твоего отца к стене, но заставлю его рассказать тебе правду. Я буду пытать его, буду иголки под ногти вставлять и жечь его рожу раскалённым металлом, чтобы он сказал тебе правду! Потому что я перед тобой чист. У меня не было никого, когда мы с тобой встречались… И долго не было никого после. Мать твою, я собирался сделать тебе предложение и хотел украсть тебя от твоего отца. Я мечтал примерить на тебя белое платье и подарить жизнь, которой ты достойна. Я хотел, чтобы ты купалась в нежности и любви. Скажи мне хоть что-то, Малая! Ну же?
— Я тебе верю, — выдавливает она и покачивается.
И я верю тебе… Верю, что тебя жестоко обманули и разлучили нас самым мерзким образом!..
Замечаю, что с ней творится что-то не то! Малая переволновалась? Она вот-вот потеряет сознание, поэтому я подбегаю и хватаю её в охапку, прижимаю к себе и целую в макушку. Она мне не изменяла. Моя девочка. Каким чудом она стала женой Седого, предстоит ещё выяснить, но всё это неважно. Она была мне верна, и нас обманом разлучили… А это значит только одно — Всевышний непременно накажет тех, кто сделал это, я даже руки марать не стану.
— Ты в порядке? — спрашиваю я, когда она начинает обмякать в моих руках.
Малая кивает, но я понимаю, что она теряет сознание.
— Врача! Срочно! — кричу я, прижимая её к себе.
Держись, Малая, мы через многое прошли, и как бы ни было тяжело, мы будем жить дальше… Назло всем завистникам и недоброжелателям.
— Врача, мать вашу! Быстро! — перехожу на рёв, когда её глаза закрываются.
Глава 42С трудом открываю глаза. Голова болит, будто бы по ней стучали молотками, а к векам повесили пудовые гири. Наконец, хоть и не с первой попытки, распахиваю глаза и осматриваюсь. Дневной свет освещает больничные стены и белый потолок. Перевожу взгляд ниже и упираюсь глазами в спину врача, который что-то пишет за столом. Поднимаю руку, шуршу одеялом, поправляю волосы и дотрагиваюсь до виска, как будто это поможет уменьшить головную боль.
— А, проснулась, — поворачивается Иван Дмитриевич. — Наконец-то. Ну и напугала ты нас, Антонина!
— Что слу…случилось? — пытаюсь привстать, но это удается не с первого раза. Начинает кружиться голова, перед глазами порхают черные мушки — привычное для меня явление последних дней.
— А случилось вот что, дорогая моя, — он откладывает бумаги, подъезжает на стуле ко мне ближе и внимательно смотрит в лицо, сцепив пальцы на коленях в замок. — Случилось то, о чем тебе нужно было подумать чуть раньше.
Удивленно смотрю на него и даже забываю о том, что хотела спросить, как попала во врачебный кабинет. Последнее, что я помню — какая-то суматоха, разговор с Кириллом и его встревоженное, злое лицо. События последних часов медленно возвращаются ко мне, но все равно я их не осознаю до конца сразу.
— Пока ты отдыхала, — он выразительно смотрит на кровать, откуда я потихоньку пытаюсь встать, — и приходила в себя, пришли результаты анализов. Удобно терять сознание в больнице, знаешь ли, — Иван ухмыляется собственной шутке.
— Со мной что-то…то-то не так? — откашливаюсь я, чтобы голос звучал увереннее. О нет, только не очередные болезни! Подобного испытания я больше не переживу!
Вдруг по голове обухом ударяет мысль: а что, если я тоже больна, и у меня тоже рак? Кто тогда будет заботиться о моем сыночке? О Егорушке? Эта мысль становится невыносимо тяжелой, и у меня даже слезы готовы сорваться из уголков глаз — настолько становится страшно.
По сути, у Егорки никого и нет, кроме меня. Женя найдет себе другую женщину, будет жить с ней, и на малыша ему будет наплевать. А мачеха наверняка не проникнется теплыми чувствами к чужому ребенку. Отец… он заинтересован во внуке поскольку-постольку…Да, он сделает все, о чем его попросишь — не обидит деньгами, купит все, что нужно. Но при этом он напрочь забудет о душе, и что станет с моим Егором? Он может вырасти таким же эмоциональным инвалидом…
