Книга Линия соприкосновения - Михаил Шуваев

— Мы где-то совсем рядом, — сказал Сноу, глядя на монитор МИППСа.

Внезапно чуть пиликнул звуковой сигнал, и на дисплее появилась рубиновая точка. Брови Сноу подпрыгнули.

— Айво, а вот и мадемуазель Нуаре проявилась. Она тоже тут, давай потише, не гони.

Айво, сидевший за рулем, сбавил скорость.

— Она может услышать звук движка, — проворчал он.

— Нет, вряд ли. Мотор работает почти бесшумно.

Вездеход «Кобра» размеренно месил толстенными колесами раскаленный песок каньона. Местами попадались участки, где машина тонула по самые оси, но в основном песок был плотным и позволял, когда это было нужно, развивать порядочную скорость. Из-за непонятных сбоев навигатора три с лишним часа друзья петляли по каньону, пытаясь найти то место, где их обнаружили спасатели. Кроме того, не везде можно было проехать и приходилось объезжать беспорядочные нагромождения камней и торчащие из песка скалы. Наконец, навигатор перестал глючить и определил, что искомые координаты совсем рядом, и конокомовцы устремились к точке.

Змеиный каньон не был похож на земной в полном смысле этого слова. Здесь каньоном назвали цепочку скал, торчащих из песка на протяжении полутора сотен километров. Каменные уступы, почерневшие от палящих лучей Арлекина, возвышались на многие десятки и сотни метров. Самая высокая гора достигала тысячи шестисот метров — не бог весть какая высота по земным меркам, но зато почти все склоны имели крутизну до 60 градусов, а очень многие стены были просто-напросто отвесными, а то и нависали над головой отрицательным уклоном.

— Вон там, видишь углубление? — Сноу показал рукой на скалу метрах в ста. — Давай загоняй туда вездеход и дальше пешком. Мадемуазель метрах в трехстах, не больше.

— Хорошо, — вздохнул Блумберг, с сожалением представляя, что сейчас придется покинуть прохладную кабину и вылезти на нестерпимую жару.

«Кобру» удалось втиснуть в нишу так, что машина почти полностью оказалась в тени. Хотя разница в температуре и не была столь уж существенной — шестьдесят на солнце и пятьдесят в тени. Но, по крайней мере, ярко-оранжевый вездеход сразу не бросался в глаза, а был прикрыт скальными уступами.

Сноу и Блумберг заглушили двигатель и спрыгнули на песок. Их сразу окутало характерное только для пустынь ватное безмолвие, которое нарушалось лишь редкими порывами ветра, лениво шевелящего песок. Сноу невольно замер и обвел взглядом пейзаж.

— И вот так всё сохраняется тысячелетиями! И ничто не меняется.

— Меняется, Ричи, еще как меняется! — решительно сдернул его с облаков Айво. — Пройдет два-три миллиона лет и от этих скал почти ничего не останется — они сами превратятся в песок.

— Ну, это через миллионы лет… — протянул Ричард.

— Геологические процессы, это тебе не история земной цивилизации, а тем более какой-нибудь отдельно взятой страны. В природе все происходит намного медленнее, но зато неотвратимо и бесповоротно. Мир движется к хаосу — таковы законы физики. Хотя, ты знаешь, есть довольно любопытные гипотезы, которые утверждают, что хаос — это и есть основной порядок Вселенной, которая всегда была изотропна[33] во всех своих измерениях…

— Тише говори. Что значит «во всех своих измерениях»? — возразил Сноу и осторожно выглянул из-за скалы. — До Большого взрыва вся Вселенная представляла собой бесконечно малую сингулярность, так ведь?

— Так, да не так, — ответил Айво, осторожно двигаясь за напарником. — Но даже не в этом дело.

— А в чем же?

— Дело в том, что получается так, что из хаоса, или, если хочешь, из бесконечно малой сингулярной точки с бесконечно большой плотностью однородного вещества, где помещалась вся материя нашей Вселенной, и нулевым временем, вдруг выплеснулось нечто, что сломало первобытный хаос. По мере развития Большого взрыва, раздувания Вселенной и особенно позже, при нуклеосинтезе[34], происходили процессы, прямо противоположные энтропии — материя Мироздания упорядочивалась. Образовывались сначала туманности, потом протозвезды, потом звезды, планеты… Вся эта гигантская космическая каменоломня стала преобразовываться в галактики, звездные скопления, планетные системы. Наконец зародилась жизнь — вершина сложности строения материи… То есть на этом этапе природа усложняла свою структуру. Усложняла, Ричи, а не упрощала! Проходили негэнтропийные процессы — полная противоположность энтропии. Почему? А теперь, получается, что невидимый гигантский маятник вселенских процессов снова качнулся в обратную сторону, и энтропия вновь начинает побеждать… Что происходит, Сноу, почему раскачался этот маятник? А, может, им кто-то управляет? Но в чем тогда смысл этих колоссальных процессов?..

— Тш-ш-ш!.. — остановил увлекшегося ученого Ричард. — Потом лекцию дочитаешь. Вон флайт, видишь?

Блумберг вслед за Сноу выглянул из-за камня и сразу узнал это место. Он повернулся:

— Узнаешь? На видео у спасателя Дельпьеро?

— Точно, — кивнул Сноу. — Вон и какие-то баллоны валяются, картонки из-под упаковки. Место правильное. Но и мадемуазель прилетела сюда целенаправленно. Она рассуждает так же, как и мы с тобой — артефакты могут быть только здесь. Вот тебе и биолог из Гренобля!

— Вопрос в том, внутри артефакты или снаружи, — вздохнул Айво.

— Ничего. Даже если они внутри, мадемуазель Нуаре умеет открывать двери, я уверен. Будем ждать и наблюдать.

— Будем надеяться, что её поиски не затянутся, — ответил Айво и, поморщившись, сел на тот участок песка, который был в тени. Но и здесь температура была такова, что пришлось подложить перчатки. — Если она не поторопится, то мы с тобой просто сваримся, а еще скорее получим солнечный удар.

Англичанин ничего не ответил и присел на корточки рядом с Блумбергом. Время от времени он выглядывал из-за скалы и наблюдал за Нуаре, которая в тридцати метрах от них медленно шла вдоль стены, ощупывая и осматривая каждый сантиметр. Спустя полчаса она что-то достала из кармана и приложила к уху.