— До недавнего времени мечтал запустить новое экологическое оборудование у нас в стране, — не сводил с нее взгляда. Весело было наблюдать, как она старается интеллигентно разрезать крылышко напополам. — Теперь затея провалилась….
— Грязная конкуренция. Одна компания украла у моей разработки и влезла к заказчику в трусы с более дешевым предложением.
— Сурово.
— Было бы, если бы моя жизнь не поменялась так круто.
— А она поменялась? — Росомаха, видимо, уговорила Дашу пасть духовно и разломать крылышко руками. Я не смог сдержать усмешки. — Что, не видел, как девчонки ломают кости уточкам?
— И многое пропустил. Прости, не обижайся, мне нравится, как ты ешь.
Она улыбнулась, пожала плечами и продолжила терзать крылышко и жмуриться от удовольствия, отвоевывая у косточек мясо.
— Получается, да.
— Ты — трудоголик.
— Возможно.
— Неделю.
А я вдруг подумал, что мне действительно, возможно, придется в ближайшее время ехать в Швейцарию.
— Может, и путешествие выгорит, если веды притушат свою паранойю.
Зря я это сказал — Даша помрачнела, услышав совсем не то, что я хотел сказать.
Я кивнул.
60
* * *
Все же с сиденья дорогой удобной тачки ночной Питер более очарователен, чем из подмышки какого-нибудь пассажира забитой маршрутки. Я расслаблено откинула голову на сиденье и любовалась городом и его огнями.
— Спасибо за ужин. Мне понравилось, — повернула голову к Глебу.
Он бросил на меня настолько долгий взгляд, насколько позволяла дорога:
— Пожалуйста…
— И за белье спасибо. И за платье… Очень удобное.
— Ну это я не для тебя покупал…
— Глеб, просто прими благодарность, — усмехнулась я. — Не могу ее тебе не выразить.
— Хорошо, — довольно улыбнулся он.
А я вдруг нашла не менее привлекательный объект для наблюдений. Не хотелось бы думать, что виновато вино, но мне вдруг захотелось смотреть на Глеба, рассматривать в мелочах, как свет с улицы ползает по его рукам, отражается в глазах… Я вдруг вспомнила, что когда была маленькой, меня забирал к себе отец. А я вот так лежала на переднем сиденье и так же его рассматривала.
— Мой отец — трус…
Мне показалось, я пробурчала это едва слышно под нос, но Глеб расслышал.
— Почему?
— Он боялся меня… — Я помолчала, пытаясь объяснить. — Боялся дать мне понять, что я значу в его жизни. Я его так любила… Так хотела, чтобы он с мамой помирился, каждый раз уговаривала, и каждый раз у меня внутри будто все останавливалось, когда он привозил меня обратно и оставлял.
— Вы общаетесь?
— Сейчас не очень. Мне кажется, он рад, что отдалился от меня, наконец, что чувства уже не такие острые.
— Он не помогает тебе?
— Нет.
— Может, нет возможности?
— Может, нет желания? — Глеб промолчал. — Прости, я не хотела будить у тебя плохие воспоминания.
— Ты не будишь. У меня нет хороших воспоминаний.
— Но есть же плохие…
— Я уже говорил, что ничего не чувствую по этому поводу…
Только я вдруг поняла, что он чертовски не прав. Потому что вокруг него начали закручиваться знакомые завихрения, а у меня ускорился бег пульса. Сиренево-синие всполохи пульсировали, то ли уличая Медведя во лжи, то ли еще что-то… Лена просила меня ничего не трогать тогда, но то ли выпитое вино подстегнуло, притупив разум, то ли и правда какая-то уверенность. Я потянулась рукой к Глебу и коснулась пульсирующего цвета. Тот настороженно трепыхнулся… и медленно потек по моей руке. Это было похоже на то, как соединить лужицу и запертых в ней мальков с речкой. А я ничего особенного и не чувствовала — просто смотрела, как цветная муть отходит от Глеба, становится более прозрачной и светлой.
— Что ты делаешь? — прорычал вдруг он, и я одернула руку.
Завизжали тормоза, пространство взорвалось возмущенными сигналами других водителей, а Глеб выскочил со своего сиденья и дернул ручку моей двери. А потом я словно выпала из реальности. Проморгалась только, когда мы уже стояли у обочины на аварийке. Он держал меня в руках, больно сжимая затылок, и всматривался в лицо:
— Ты что делала?! — сдвинул брови на переносице.
— Ты врешь, — вяло мотнула головой. — Я… видела… и хотела помочь.
— Я просил?! — тряхнул он меня.
— Глеб… — нахмурилась я. Начинала болеть голова.
— Я тебя выпорю дома и в угол поставлю, чтобы не лезла, куда не просят, и не пользовалась своими возможностями, в которых ни черта не смыслишь!
— Хорошо, только дай сесть, мне плохо…
Он вернул меня в салон и склонился к лицу, всматриваясь:
— Поехали к ведам?
— Нет, — замотала головой. — Не надо. Со мной все в порядке. Лучше выпори и… потом чаю сделаешь?
Он усмехнулся:
— Не сразу. — Но взгляд остался тревожным. — Садись в машину, я позвоню Константину.
— Глеб, не надо! Я не хочу к ним ехать! Я хочу к тебе, в лес, в тишину… к медведю, в конце концов. Поехали, пожалуйста… Со мной все хорошо. Лена сказала, если я захочу помочь сама, со мной ничего не случится…
Он колебался, но все же кивнул, закрыл дверь с моей стороны и вернулся за руль.
— …Чувствую себя больной, с которой все носятся, — проворчала, устраиваясь удобнее так, чтобы ничего не мешало рассматривать прежнюю картинку.
— Что ты видела сейчас? — выкрутил он руль, и машина влилась в вечерний поток.
— Сложно объяснить, но я больше этого не испугалась. А тебе очень плохо, Глеб… Я это вижу точно.
61
— Странно, потому что я ничего не чувствую.
— Может, ты привык к боли. И тебе кажется, что ее нет… А она на самом деле есть. — Он задумался и не собирался продолжать разговор, но меня съедало любопытство. — А как ты понял, что я что-то с тобой делаю?
— Сложно сказать, но было чувство, будто ты из меня что-то тянешь. И ты странно при этом выглядела.
