— Хм, — выразительно закатывает глаза. — В хорошего человека?
— Нет, — бормочу сдавленно. — Только не это. Кто будет надирать зад гребаному лорду Мортону? Кто подарит нашему сыну власть над этим долбаным миром?
— Разве добро не побеждает зло? — изображает истинное изумление.
— Вот не идет тебе доброта, — удрученно качаю головой. — Совсем не идет.
— Ты сперва прочитай, — советует елейным тоном. — Потом делай выводы.
— Название — половина успеха, — заявляю авторитетно. — И знаешь, с таким названием эту твою книгу никто даже не откроет. Весьма банально и посредственно. Разочаровываешь раз за разом. Когда исправляться собираешься?
— Однажды я прочел твой дневник, — говорит фон Вейганд. — Теперь настал черед вернуть долг.
— Ты правда… — запинаюсь. — Сам написал? Без помощи? Без дополнительной поддержки? Даже не нанял литературных негров?
— Лора, — улыбается. — Читай.
Отходит, занимает кресло напротив, располагается в удобной позе, наблюдает за мной исподлобья. Скалится. Глазами сверкает. Ну, прямо мороз по коже. Как в наши лучшие времена.
Эх, тряхнем стариной?
— Тут довольно много страниц, — пролистываю и обалдеваю, пораженно присвистываю, уточняю: — Дохрена страниц. Еще и от руки написано. Кстати, почерк улетный. Мои жалкие каракули даже рядом не стояли.
Молчит. Не желает тишину разрывать.
— Я сразу должна прочесть? — напрягаюсь. — Предлагаю растянуть на пару дней. А может, на неделю? Посмаковать, продлить удовольствие. Ибо не каждый день парни вроде тебя выдают личные мемуары для прочтения.
Тишина. Нулевая реакция. Как бы намекает — действуй. Кончай болтать. Берись за прочтение.
Начинаю. Крадучись. С явной опаской. Осторожно. Зажмурившись. Прикрыв веки. Страшусь лишнее прочесть. Разрушить любимый образ.
Молчание украшает мужчину. Вот реально. А то как залезешь в мысли, как сорвешь тайные покровы, а там одни сопли и слюни, пошлость и примитив, жажда траха и тотальное отсутствие мозга. Даже непонятно, как человек империю в своих руках удерживает. В голове-то исключительно влажные фантазии.
Но здесь меня затягивает с первой строчки.
Я цепенею. Холодею. Леденею. Раскалываюсь на фрагменты и заново воедино собираюсь. Гневаюсь. Страшусь. Пугаюсь. Губы кусаю, ногти грызу. Нервно перелистываю страницу за страницей, жадно впиваюсь взглядом в четко выведенные строки. Содрогаюсь. Стыну, стужей скованная. И сгораю от одержимого жара. Подрагиваю. Поджимаю ноги к груди. Обнимаю себя. Не могу сдержать слезы. Рыдаю. Захлебываюсь. Задыхаюсь. Закипаю от возмущения. Но продолжаю. Читаю дальше. И дальше. До последнего, раздирающего душу и тело на части слова.
— Алекс, это… — запинаюсь, враз отчаявшись подобрать верное определение, рефлекторно признаю поражение. — Это просто…
— Нужно сжечь дотла, — выдает с дьявольской усмешкой. — Уничтожить сразу после прочтения.
— Нет-нет, — шмыгаю носом, поспешно собираю листы, складываю обратно в папку, прижимаю к стреноженному сердцу. — Никогда. Даже не пытайся. Не отдам.
— Вот как? — уточняет вкрадчиво.
— Да! — выдаю запальчиво. — Это по-настоящему. По живому. На грани. На нерве. Это тобой пропитано. Пронизано и прошито. Поэтому — даже не надейся, не пытайся отобрать. Я еще не раз и не два хочу перечитать.
Фон Вейганд поднимается, приближается вплотную, удивительно легко, практически без труда разжимает мои пальцы, отбирает рукопись.
Никаких угроз. Никакой грубой физической силы. Хватает единственной ухмылки, одного движения губ. Неуловимого. Мимолетного.
Комната погружается во тьму. Резко. Безнадежно.
Не могу ему противиться. Не могу сражаться. Теперь точно. Подчинена целиком и полностью. Связана цепями намертво.
Я думала, зверь в клетке. Заключен за тысячей замков. Пленен. Запечатан в железной клетке. Но нет. Зверь рядом. Всегда. Близко. До одури. Дышит в затылок. Преследует, следует неотступно. Никогда не отступает, ступает след в след моих стоп.
Зверь улыбается. Смеется. Хохочет. Подхватывает меня на руки, беззаботно кружит по комнате, несет романтическую чепуху. Зверь дурачится. Позволяет себе слабость. И расслабляется. Дарит подарки. Выполняет желания и мечты. Нянчится с нашим сыном, возится с малышом, играет, будто самый обычный отец. Умиляется, сияет от счастья, мастерски скрывает дикую натуру хищника.
Но…
Зверь не меняется. Не исправляется. Не поддается дрессировке. Точит зубы и когти для других. Загоняет врагов насмерть.
Чужакам не стоит появляться у него на пути. Не стоит рисковать, испытывать судьбу. Кто не свой, тот никто. Пустое место. Раз дорогу перейдешь, костей уже не соберешь. Будешь растоптан, закатан в бетон.
Зверь страшен в ярости. В гневе. А в ледяном спокойствии даже страшнее. Опаснее. Во сто крат хитрее. Безжалостнее. Злее.
Черт.
Проклятье.
Я же люблю его.
Жуткого. Жестокого.
Беспощадного.
Жаждущего крови.
Я люблю Зверя.
И прощаю все.
Каждый грех.
Прошлый.
Будущий.
Любой.
— Алекс, — шепчу я. — Не надо ничего сжигать. Спрячь, только не уничтожай. Прошу, мне очень жалко это потерять.
Фон Вейганд бросает рукопись на пол.
Ну, хотя бы не в камин. Ничтожная, но все же значимая отсрочка. Не отступлю. Потом еще поспорю и поборюсь, настою на своем. Сохраню. Сберегу. Впитаю строки нутром.
— Это здесь, — прижимает мою ладонь к своей груди. — На месте моего несуществующего сердца. Никуда не исчезнет.
— Алекс, ты…
— Я могу сохранить заметки, — небрежно произносит он, прожигая тяжелым взглядом, в пепел обращая. — Или даже новые набросать.
— Новые? — вновь зажигаюсь.
— Мне понравилось за тобой наблюдать, — ухмыляется, обнажая зубы. — Твои чувства покрепче чистого спирта.
— Тогда напиши продолжение, — требую моментально. — Пожалуйста.
Фон Вейганд подхватывает меня под ягодицы, разворачивает и усаживает на стол, толчком раздвигает ноги, оказывается между широко разведенными бедрами. Вмиг весь воздух из легких выбивает. Почву отбирает, пространство вокруг собой заполняет.
— Алекс, — всхлипываю.
— Я покажу, — обещает елейно.
— Ч-что? — запинаюсь.
— Продолжение, — заключает мрачно.
И в губы мои вгрызается. Не целует. Берет без остатка. Бешено. Дико. Неистово. Снова и снова. Напрочь стирая грани допустимого. Рушит запреты. Ломает. Уничтожает до самого основания. Порабощает и подчиняет, пробуждает давно забытый инстинкт. Клеймит.
