Виолетта обложила свою постель массой мягких зверушек. В куче у стены я распознала панду, жирафа и не меньше пяти мишек. Целый зоопарк.
Ее тело было сплошь в татуировках. С обращенного ко мне плеча спускались к локтю буквы «Т-О-М». Запястье той же руки окружали татуированные браслеты в виде колючей проволоки.
Виолетта сидела нога на ногу перед разложенным на постели полотенцем, на котором стояли несколько пузырьков с чернилами. Я различила красные и зеленые. На одеяле лежало несколько шприцев и длинных иголок.
Виолетта бросила на меня взгляд.
– С добрым утром, – сказала она.
– Разве сейчас утро?
– Эй, хочешь наколку? Здесь все с наколками. Всё моя работа. Могу и тебя разукрасить.
При звуках голоса Виолетты Аврора вздрогнула и проснулась.
– Нет, пока не надо. Спасибо. Если я выйду отсюда с татуировкой, мама меня убьет!
– Отвяжись от нее, Виолетта, – вмешалась Аврора.
– Ты, видать, еще не в курсах, принцесса, что снаружи по тебе плачут ровно три дня, а потом забывают, кто ты такая?
Виолетта резко нагнулась и ущипнула меня за плечо. Она зажала мою кожу между пальцами и повернула, как ключ в замке.
– Пусти! Больно!
– Почему? – спросила она, отстраняясь. – Почему хорошие люди всегда уверены в своей правоте? А?
– Что я такого сказала?
– В тюрьме бабы серьезные, обид не спускают, – рыкнула Виолетта.
В двери появилась Луна. В руке у нее был толстый бежевый свитер. Она протянула его мне.
– Вот, раздобыла для тебя. Держи. Он от одной зэчки, которая сегодня вышла. Надевай. Не будешь мерзнуть.
Я ни секунды не колебалась. Мое продрогшее тело, казалось, превратилось в мокрый цемент. Я взяла свитер и натянула его через голову. Он пропах телом чужой женщины. Это был запах упревающего на плите риса.
– Дайте мне поспать, – взмолилась Аврора. – Ради бога.
Виолетта посмотрела на Луну, потом опять на меня.
– Здесь мы спим впритык друг к другу, валетом, потому что лучше сосать во сне чью-то ногу, чем тыкаться носом в чью-то вонючую морду со зловонным тюремным дыханием.
– Да, – сказала Луна. – Мы знаем.
– У вас у каждой свой этаж. Это несправедливо!
– Прекрати, – подала голос Аврора. – С каких это пор ты стала искать в мире справедливость?
– Пойдем к себе. Пошли, – позвала меня Луна.
– Наколка придаст тебе куражу! – крикнула мне вслед Виолетта. – Раскинь мозгами. Я много не возьму.
Шагая бок о бок с Луной к себе в камеру, я подумала, что вот и еще один день на исходе. Все мое существо рвалось к воскресенью, дню посещений. Послезавтра я увижу маму. Мне представилось, что теперь она в дешевой гостинице где-нибудь в районе тюрьмы. Я чувствовала – она рядом.
– Уж эта Виолетта! Такая ненасытная! – сказала Луна. – Когда она ест курицу, ее переполняет любовь. Когда она жует мясо, ее распирает от счастья. Один раз умяла при мне целый торт.
– Почему она убила столько народу? – спросила я.
– Да все из-за ненасытности. Это мое мнение. Вошла в аппетит.
По дороге я рассказала Луне про мой сон, про то, что в теле Хулио заключалась Вселенная.
– Ты должна возблагодарить Бога за решение твоей судьбы через сон и за Его предупреждение, – сказала Луна. – Я давным-давно пообещала Господу не пренебрегать ни малейшим Его указанием.
– И что, по-твоему, означает мой сон? – спросила я.
– Это же ясно как белый день.
– Так что?
– Он означает, что ты хочешь, чтобы стрелки часов отмотались назад. Прошлое неизменно.
– Не думаю. Сон про другое.
– Про что же?
– Мне кажется, я знаю. Удостоверюсь, скажу.
Взобравшись на свою полку, я обнаружила над ней вырванную из журнала и прилепленную к стене скотчем фотографию принцессы Дианы в черном бальном платье и драгоценной тиаре. Совершенная красота мертвой принцессы рядом с моим телом в бежевых тюремных обносках заставила меня остро ощутить свою уродливость и чумазость. Я сорвала фото и смяла его в кулаке. Черная краска бального платья измазала мне пальцы.
Глава 24
Утром мы с Луной вышли во двор и пристроились на узкой полоске, куда достигали солнечные лучи. Здесь каждый искал местечко под солнцем в надежде согреться. Бо́льшую часть двора накрывала длинная тень от мужской тюрьмы.
К одиннадцати часам двор заполнился группками чешущих языками женщин, а у южной стены завязалась очередная футбольная баталия. Я увидела желтые волосы Джорджии, развевающиеся на бегу, и Виолетту, наблюдающую за игрой со скамьи штрафников. У женщины, продававшей с лотка кофе и булочки, Луна купила нам по стаканчику кофе.
Ей хотелось понаблюдать за игрой, у меня такого желания не было. Поэтому я присела на ближайшую скамейку, в то время как Луна отправилась поддерживать Виолетту.
Не успела я отхлебнуть чуть теплый кофе, как в дверях тюрьмы показалась Аврора. Она морщилась и щурилась на свету, словно ей резало глаза.
Я помахала Авроре, зовя ее посидеть со мной. Она двинулась ко мне крадущимся шагом, на цыпочках, будто имитируя замедленную съемку или походку мима. Канистру она несла на горбу, как черепаха свой панцирь.
Аврора плюхнулась рядом со мной и поджала босые ноги. Она и шла-то так потому, что ледяной цемент обжигал подошвы. Я отдала ей остатки кофе.
– Вот, допивай.
Ее бледная сухая рука обхватила пластиковый стаканчик, и мне открылся узор из сигаретных ожогов. При дневном свете круглые шрамы смотрелись как перламутровые луны.
– Где твои туфли?
– У меня то одно, то другое пропадает. Сегодня вот туфли стянули.
Ее ступни задеревенели и посинели. Я по-прежнему была в своих пластиковых шлепках. Будь у меня туфли, отдала бы я их ей? Может, и нет. Всего за несколько дней тюрьма перекроила меня. Мне вспомнились слова Виолетты про то, что через каких-то три дня люди на воле о тебе забывают.
Я освободила Аврору от канистры и усадила лицом к себе. Потом уложила ее ноги к себе на колени и накрыла их свитером.
– Теперь нам обеим нужны туфли, – сказала я.
Признаюсь, что после всего, что Аврора рассказала мне про Паулу, она представлялась мне дорогой, уводящей меня прочь от тюрьмы по улицам Мехико и по черному шоссе обратно домой.
Аврора опустошила стакан, поставила его на землю и взяла меня за руку. Хотя Аврора была старше меня, она казалась ребенком. Держа ее крохотную лапку, я словно собиралась перевести через улицу семилетнюю девчушку.
