– И что, взаправду ел?
– У него были шуточки типа: «Ты такая цыпочка, что я сейчас тобой закушу. Посыплю тебя солью и заверну в тортилью». Типа. Мы понимали, что, отдаваясь этим мужчинам, все равно что моем посуду или выносим мусорное ведро.
– В каком смысле?
– Мы были для них вроде сортира.
Аврора закашлялась, вытащила откуда-то пластиковую бутылку с водой и присосалась к ней. Напившись, она протянула бутылку мне. Превозмогая брезгливость, я приложилась к горлышку. Я знала, что глотаю ее слюну.
– Я удивилась, что Паула сделала эту татуировку, – продолжала Аврора, – но, может, ее заставили.
– Да, татуировка у нее есть, – сказала я. – И сигаретные ожоги.
– Тамошние мужчины не вылезают из тату-салонов, особенно им нравится один в Тихуане. У Макклейна на спине была Санта-Муэрте,[16] а на груди – Дева Мария Гваделупская. Больше мы с Паулой не виделись и попрощаться не успели.
– Она вернулась домой. Никто уж и не ждал.
– Говорили, ей удалось сбежать. Будто бы она просто вышла ночью с ранчо и ушла. Мы боялись, не прирезал ли он ее. Запросто мог. Надеялись, что ее не понесло через границу, потому что это верный способ опять угодить им в лапы.
– А что случилось с тобой? – спросила я, когда Аврора откинулась назад на кровать. У нее не было подушки, поэтому она лежала пластом.
– Я взяла из-под кухонной раковины крысиный яд и подмешала его в кофе.
Водянистые глаза Авроры напомнили мне бледно-голубую медузу, выброшенную на берег в Акапулько.
– Откуда ты родом? – спросила я.
Аврора была из Нижней Калифорнии. Она выросла в деревушке Сан-Игнасио. Ее отец зарабатывал на жизнь тем, что вывозил на лодке туристов смотреть на калифорнийских серых китов.
– Вот, посмотри, – сказала Аврора.
Из-под горы пластиковых пакетов она извлекла кусок картона. Это был морской пейзаж с китом на волнах и несколькими морскими звездами и ракушками, наклеенными на охряный лист.
– Звезды я вырезала из черной бумаги. Во всей тюрьме не нашлось журнала с фотографиями морских звезд!
– Мне нравится, – сказала я. – Здорово. Похоже на пляжи вокруг Акапулько. Хотя кита я там ни разу не видела.
– Ты должна понять: когда меня в первый раз украли, мне едва сравнялось двенадцать, – продолжала Аврора. – Я была мелкой рыбешкой, мальком, каких всегда бросают назад в океан, потому что это не еда. Как они посмели?! Угораздило же меня уродиться светлоглазой!
Ее глаза были прозрачны, как стеклянное дно катера.
– На ранчо все обомлели. Никто в жизни не подумал бы, что душечка и тихоня Аврора способна на такое! А я вот смогла.
Через глаза Авроры я проникла взглядом в глубь ее песчано-ракушечного существа.
– Я прикончила разом пятерых. Круто?! У них была сходка на ранчо. Через два дня все померли в больнице в Тихуане. Доктора установили, что они отравлены, и меня арестовали. Полиция взяла на проверку кофейные чашки, и в них обнаружили частицы яда. А я даже «Аяксом» их терла! Кто не знал, что я подавала кофе на их крысиных сборищах? Кто не знал, что у этих крыс под кухонной раковиной стоит крысиный яд? Крыс надо травить, так?
Аврора порылась в одном из своих пластиковых пакетов. Она развязала целлофановый мешочек, в котором хранились пуговицы и пилки для ногтей, обвязанные резинкой. Оттуда же Аврора вытащила маленькую пачку газетных вырезок.
– Вот. Прочитай, если не веришь. Даже в газетах про это писали!
Я просмотрела заметку и вернула вырезку Авроре. Она присоединила ее к пачке.
Аврора гордилась своим поступком. Для нее это был акт правосудия.
– Я вскипятила воду. Добавила кофе. Дала ему осесть.
– Да.
– Я поставила чашки на поднос вместе с сахарницей. Из столовой слышались мужские голоса. Я перемешала кофейную гущу.
– Да.
Аврора молчала и силилась вдохнуть. Казалось, ей удается только выдыхать. Пытаясь набрать в легкие воздух, она выгибалась всем телом, но тщетно.
– Как тебе это удалось?
– Да минутное дело. Раз плюнуть. Взяла из-под раковины бутылку с крысиным ядом. Плеснула в кофе. Проще простого. Как сахар кинуть.
Я потянулась и взяла Аврору за руку. Кожа у нее была шершавая, как будто покрытая морским песком. Я вгляделась в морскую даль ее глаз и увидела китов и дельфинов.
– Пожалуйста, расскажи мне побольше о Пауле и Макклейне, – попросила я.
Аврора поведала мне, что у Макклейна не только имения по всему северу, но есть бизнес и владения в штате Герреро.
– Где-то рядом с вами, – просипела Аврора. – Я там не бывала, но знаю от других женщин, что как-то на Рождество он устраивал там Северный полюс и даже привозил на самолете северных оленей.
– Да. Про это я слышала.
– А ты слышала, что Макклейн так любил свою лошадь, что похоронил ее в гробу на кладбище, как человека?
– Нет. Про это не слышала.
– Говорят, он хочет быть похороненным в собственной машине.
– Да говорят, на кладбищах полно людей, похороненных в машинах.
Аврора еще раз приложилась к бутылке.
– Как Паула добралась до дому? Ты видела ее? – спросила она, опять откидываясь на матрас. – Она рассказывала тебе про ранчо Макклейна?
– Мать Паулы кормила ее из бутылочки, из бутылочки с соской, и даже давала ей детский «Гербер», – ответила я.
Аврора выслушала и зевнула. Ее веки опустились и поднялись, опустились и поднялись. Затем она повернулась на бок и заснула.
Я всмотрелась в ее лицо. Спокойное, не искаженное борьбой за глоток воздуха, оно хранило следы дивной красоты. Недаром Аврору украли. Теперь она выглядела как неухоженная собака, потерявшаяся на шоссе.
Я свернулась клубочком у нее в ногах и тоже заснула.
Впервые за время заключения мне приснился сон. Его явно навеяли ядовитые пары. Сон был про Хулио. Мы лежали на траве в саду мраморного дома в Акапулько. Лежали на боку, глядя друг на друга. Его тело было прозрачным. Сквозь плоть светились звезды и луна, и я знала, что Хулио – порождение космоса.
Меня разбудил кашель Авроры. Тусклый свет подсказал мне, что я проспала несколько часов. Словно бы близость кого-то, кто знал Паулу, знал мою жизнь, успокаивала меня и убаюкивала. Аврора перенесла меня домой.
Когда я открыла глаза, мой взгляд привлекла фигура на нарах напротив. Виолетта.
Я села.
На ней не было ничего, кроме обмотанного вокруг головы полотенца. Я заметила у нее за ухом струйку воды, вытекающую из-под махрового тюрбана. От крохотного душевого поддона к ее нарам вела мокрая дорожка.
