Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Слушание было возобновлено в мировом суде Чоборо перед теми же судьями, что и прежде. Меня пригласили и попросили дать свой комментарий по поводу меморандума. Я очертил доводы, изложенные в моем отчете, и выдержал перекрестный допрос на этот счет. Я не проходил предварительной проверки на пригодность в качестве свидетеля, так как обвинение не возражало против появления лингвиста.
Я изложил лингвистические аспекты дела, а именно:
1. Лингвистический анализ меморандума был обоснован, так как 1) важно не только то, что было сказано, но и тот контекст, в котором это было сказано. Так, возможно, прокурор не был бы не прав, воскликни он в частной беседе с коллегой (не являющимся одним из свидетелей) за пределами слышимости остальных участников дела, что «доводы защиты – полная чушь». Также прокурор не был бы не прав, скажи он в ходе перекрестного допроса: «Мадам, это полная чушь», – или скажи он судьям: «Сэр, на мой взгляд, доводы защиты – полная чушь». Однако прокурор писал к свидетелю дела и навязывал этому свидетелю свой взгляд на вещи, используя инклюзивное местоимение «мы». Это второй лингвистический довод: говорящий может включать или исключать других людей, используя местоимение «мы». В данном случае и у прокурора, и у свидетеля есть определенные обязанности, которые им по закону следует исполнять. Местоимение «мы» использовано, конечно, обоснованно. Однако прокурор вышел за рамки строгого перечисления обязанностей свидетеля и навязал ему свой уничижительный и, что самое главное, пристрастный взгляд. Прокурор мог контактировать со свидетелем до суда, но в своем общении со свидетелем он обязан быть беспристрастным. В особенности это касается замечаний о подсудимых. Прокурор не должен пагубно влиять на рассмотрение дела подобными замечаниями в присутствии свидетеля.
2. Я также заявил, что то, как прокурор затребовал доказательства, было мало похоже на запрос – скорее на требование представить доказательства определенным образом. Это касалось придаточного предложения с союзом «чтобы», о котором я говорил раньше, и статуса офицера как «опытного оператора». Никто не спорит с тем, что офицер, вероятно, был опытен, но прокурору следовало быть более осторожным с формулировкой и, например, сказать: «Не могли бы вы предоставить мне сведения о вашем опыте в качестве оператора данного оборудования?» – или более прямо: «Каков ваш опыт в качестве оператора?» В суде лингвист утверждал, что предложение прокурора: «Я хочу показать, что вы опытный оператор» – было равносильно наводящему вопросу. Редко какой судья или магистрат позволит адвокату сказать нечто вроде: «Констебль Икс, расскажите нам о вашей квалификации пользователя данного оборудования для анализа дыхания, так как я хочу показать суду, что вы опытный оператор».
3. Также было отмечено, что прокурор, употребляя осуждающие выражения в разговоре с официальным лицом, ниже его по рангу и потому не имеющим возможности ему перечить, оказал на свидетеля давление. Это было в некотором смысле равносильно тому, как если бы младший сотрудник вынужден был смеяться над расистскими или сексистскими шутками начальника. Все это вместе свидетельствует об оказанном на офицера давлении, чтобы тот определенным образом выполнил ряд указаний, а значит, собрать доказательства беспристрастным, объективным образом он не мог.
4. Представители защиты спросили, не указывает ли лексическое и фразеологическое сходство двух заявлений на существование причинно-следственной связи, иначе говоря, на то, что заявления, в которых присутствовали фразы, имеющиеся и в меморандуме, а также ряд идентичных фраз (одна или две из которых встречаются очень редко), были написаны под влиянием меморандума. Я ответил, что, по моим ощущениям, присутствует очень сильное сходство, но наличие причинно-следственной связи в данном случае является вопросом юридическим, а не лингвистическим. Однако, поскольку оба заявления свидетелей следовали структуре и лексике меморандума, есть серьезные основания полагать, что язык меморандума повлиял на их язык и структуру.
Следует отметить, что прокурором по этому иску «о непредоставлении образца» и прокурором – автором меморандума – были разные люди.
Прокурор поднял несколько очень интересных вопросов:
1. Он отметил (в форме «Согласны ли вы со мной в том, что…»), что много сходных фраз в заявлениях могут объясняться тем фактом, что офицеры полиции говорят и пишут на неком «слэнге», то есть пользуются полицейским регистром.
2. Он заявил, что поскольку офицеры полиции – публика трудолюбивая, то вполне возможно, что свидетель-офицер может также представлять доказательства в суде. Он предположил, что офицеры полиции могут составить собственное мнение о подобных вопросах и не обязательно склонны подчиняться чужому влиянию.
3. Мне показалось, что это хорошие доводы, но я не вполне мог с ними согласиться:
4. Верно, что работники разных профессий вырабатывают своего рода жаргон, или регистр, и это особенно верно в отношении представителей таких крайне институциализированных профессий, как полицейские. Тем не менее, это не может объяснить совпадения нескольких предложений длиной более шести слов, а также двух крайне необычных словосочетаний, например «невербальные признаки». Офицер, оказавшийся на свидетельском месте, пользовался не словосочетанием «невербальные знаки», а выражением «язык тела». Более того, у двух заявлений было чрезвычайно много общего лексического содержания.
5. Конечно же, я не мог давать комментарии на тему уместности или неуместности выполнения свидетелем обязанностей по представлению доказательств, поскольку это процессуальный или даже юридический вопрос, а не лингвистический. Также я не мог высказываться насчет того, могут ли офицеры полиции в большей или меньшей степени составлять собственное мнение о деле, подсудимых и их законных представителях. Однако я все же отметил, что в нашем распоряжении есть меморандум, что этот меморандум написан в определенных выражениях, что заявления следуют структуре меморандума почти в точности, что они содержат многие сходные и тождественные фразы и, наконец, что эти два заявления столь схожи, что вероятность их независимого составления оказывается крайне низкой.
На основании свидетельств лингвиста защита заявила ходатайство о процессуальном нарушении. Защита описала, как этот вопрос изложен в британском Законе о полиции и доказательствах по уголовным делам 1984 года, раздел 78. Этот раздел допускает исключение доказательств, если их использование ведет к недобросовестности суда в отношении подсудимого. Адвокат защиты заявил, что принятие заявлений полиции будет противоречить положениям раздела 78 и приведет к недобросовестному суду. Это означает, что официальные лица не должны злоупотреблять своей ролью при обвинении и, главное, что они не должны вести себя недобросовестно. Кодекс государственных прокуроров гласит, что прокурор «обязан быть честным, независимым и объективным», что он должен обеспечивать «консультативную помощь следователям» и представлять «все имеющие отношение к делу доказательства… перед судом». Однако прокурор «должен… сообщать… полиции, если он полагает, что некие дополнительные доказательства могут усилить базу обвинения». Доказательный этап является важной фазой процесса принятия решения, так как суд, согласно ряду правил, может выяснить, следует исключать некое доказательство или нет. Рассматривая заявление по разделу 78, суд сначала изучает вопрос о том, как доказательства были получены. Нарушение не влечет за собой автоматическое исключение доказательства. Для этого нарушение должно быть «значимым и существенным».
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
