И вздыбилась земля Ойразская, море кругом закипело.И всякий зверь на землю падал, не мог стоять,И много коней, коров ноги поломало.Тогда царь Сварог приказал лодьи готовитьИ бросать все, кроме самого нужного.И чтоб молодых жеребят брали, и детей,Стариков и жен в лодии сажали, а остальное бросали…
Люди бежали к морю, земля ходуном ходила под ногами. Портики, колонны и арки рушились и, падая, разбивались. По стенам домов пошли трещины, словно огромный спрут вылезал из земных недр, раскидывая повсюду черные извивающиеся щупальца. Лошадь со сломанными ногами пыталась встать, ржала и мотала головой; в ее огромных, ставших непроницаемыми от боли и страха глазах дрожали крупные слезы. Повсюду слышался плач, гул, треск и рев. Люди выскакивали из домов, чтоб не оказаться заживо погребенными под обломками жилищ, бывших еще недавно такими надежными и уютными. Хватая первое, что попадется под руку, выводили детей, стариков, скотину и спешили к морю, неверно ступая по зыбкой дороге. Будто неведомое живое существо, огнедышащий дракон там, в Земле, играл мышцами под тонкой кожей почвы, намереваясь подняться и стряхнуть все и вся в бездну.
Камни мостовой вспучивались на виду, повозки запруживали улицы. Пестрые ручейки текли к пристани, где, несмотря на крики и обилие перепуганных людей, не было паники. Царь Сварог с воеводой Янушем отдавали быстрые и четкие приказания. Януш, как и остальные воины, находился в полном боевом облачении. Его высокий шелом и копытная броня сверкали при каждом движении. Вот он взмахнул рукой, и отряд воинов с большими – в человеческий рост – щитами выбежал на главную дорогу и стал рассекать надвигающийся из города вал людей, повозок и животных. Крепко упершись ногами в землю и выставив щиты, они сдерживали напор, в то время как другие быстро разделяли живую реку на отдельные ручейки и направляли людей к разным пристаням.
– Скот сюда гони! Жены, дети, старые люди – налево, собирайтесь у крайней пристани! Мореходы! Все мореходы – сюда! – кричал высокий молодой воин таким зычным голосом, что его слышали, несмотря на невообразимый шум и вопли.
И обветренные крепкие мужчины бежали по одному из проходов к правому причалу, на ходу сбрасывая одежду, кидались в воду и плыли к своим судам. Цепляясь за спущенные веревочные концы и весла, они ловко карабкались на борт и стремглав включались в работу: поднимали якоря, отвязывали от бортов запасные бревна и доски, сооружали из них загоны для скота и дополнительные места для людей. Жилистые гребцы садились на весла. Несколько коротких минут – и ладья, как гигантская водомерка, взмахнув лапами-веслами по неспокойному морю, подбегала к причалу, где на нее с двух концов ставились деревянные сходни. Полуголые, потные и разгоряченные погонщики направляли животных на корму. Крича, ругаясь, умоляя и хлопая бичами, они подталкивали обезумевших от страха коров, коней и овец. Некоторых приходилось затаскивать силой либо вовсе вносить на руках.
– Молодняк! Молодняк отбирай! – кричал кормщик. – По наказу царя токмо молодняк и коров брать! Куда? Осади! – махал он рукой старику, пытавшемуся втолкнуть на сходни своего быка. – Живей, живей поднимайся! – кричал он уже в другую сторону, где и без того торопливо бежали женщины с детьми и ручными пожитками. Мореходы, руководимые кормщиком, следили за порядком, помогали на сходнях. Кто-то из погонщиков вскрикнул от боли, поскользнувшись на мокрых досках и угодив под копыта, кто-то, не удержавшись, полетел за борт судна и судорожно греб, цепляясь за спущенное ему весло. Многие, не дождавшись подхода судна, бросались в море и плыли, облепляя лодии со всех сторон. Мальчонка лет шести жалобно звал мать. Его подхватили, понесли, он вырывался и кричал: «Пусти! Где моя мама?»
Задрав нос и осев на корму, тяжело груженые суда с обязательным отрядом вооруженных воинов-охоронцев отваливали от причалов один за другим и уходили прочь от дрожащей, колеблющейся земли в море. Оно теперь было их единственной надеждой на спасение, да еще на прочные борта лодий, опыт кормщика, крепкие руки гребцов и белые крылья парусов, которые вскоре пришлось убрать: ветер все усиливался. Потом начался дождь, и заметно похолодало. А когда последние суда вышли в открытое море, дождь и вовсе перешел в снег. Еще недавно разгоряченных борьбой и работой людей начал бить озноб. Не переставая, ревели коровы, блеяли овцы, испуганно бились в своих загонах жеребята. Кричали и плакали дети, потерявшие матерей и матери, разлученные с чадами. Все говорили хриплыми от надрыва голосами.
Глядя слезящимися очами на отдалившийся берег, дед, хотевший провести своего быка, промолвил, выражая сомнение:
– Может, не надобно было так спешить? Там, глядишь, скоро все успокоится. При моей памяти не раз, чай, так бывало. Кто остался, переждет на открытом месте, а потом найдет пристанище, а мы тут среди волн…
– Вот успокоится, тогда и назад повернем, – отвечал мореход, вглядываясь в быстро наступающую темень.
Выйдя в открытое море, лодии закачались на волнах, как сиротливая стайка птиц, намереваясь дождаться утра, а с ним и вестей: утихомирилось ли земледрожание.
