Надо отметить, что сам Андропов почти никогда не встречался с арестованными или находящимися под следствием диссидентами. Поэтому в тех книгах и мемуарах, которые написали и опубликовали оказавшиеся за границей П. Григоренко, Л. Плющ, А. Амальрик, В. Делоне, В. Буковский, А. Гинзбург и другие, мы не найдем его имени, там есть имена следователей, надзирателей, начальников лагерей и изоляторов. Исключение составляет книга-исповедь В. Красина «Суд», опубликованная в Нью-Йорке в 1983 году. Виктор Красин и его друг и ближайший соратник Петр Якир были арестованы в 1972 году и приговорены к трем годам тюремного заключения и трем годам ссылки. На следствии они держались не лучшим образом, выдавая все «тайны» своей небольшой организации, все связи и пути получения литературы с Запада. Они не только признали себя виновными, но на очных ставках призывали к тому же и тех, кто был арестован по так называемому «делу Якира — Красина». Поведение этих ранее признанных лидеров демократического движения деморализовало значительную часть диссидентов. Были даже случаи самоубийства.
Чтобы расширить деморализующее влияние предательства Якира и Красина, в органах КГБ возникла мысль о проведении в Москве пресс-конференции с участием «раскаявшихся» диссидентов, на которую можно было бы пригласить не только советских, но и иностранных корреспондентов. Возникали, однако, и опасения, что на пресс-конференции Якир и Красин поведут себя иначе, чем на суде, и изменят свои показания. Поэтому, прежде чем дать согласие на это «шоу», Ю. В. Андропов решил лично встретиться с ними.
Якир не оставил никакого описания этой встречи. Вскоре после пресс-конференции он был отправлен в ссылку в Рязань, где жил крайне замкнуто. Через несколько лет получил разрешение вернуться в Москву, но и здесь мало кто общался с ним. Здоровье Якира было подорвано непомерным употреблением алкоголя, и он вскоре умер. По-иному сложилась судьба Красина, которому разрешили эмигрировать на Запад и даже снабдили для начала тремя тысячами долларов. Но в эмиграции с ним также поддерживали отношения немногие, и через десять лет после своего нравственного падения он решил написать книгу-исповедь. В предисловии к ней читаем:
«КГБ не удалось подавить движение (правозащитное. — Р. М.) репрессиями. Очевидно, тогда и возник план — обесчестить его. Для этого надо было найти участников движения — известных и вместе с тем достаточно нестойких: принудить их отречься от дела, предать сам дух движения. По замыслу КГБ, это должно было вызвать негодование, презрение, осуждение и — в конечном счете — раскол. Выбор КГБ пал на Якира и на меня. Они не ошиблись. Мы не были людьми, освободившимися от унизительного страха перед коммунистической диктатурой, способными лучше умереть, чем принять позор. Мы были старыми зэками, выросшими в сталинском рабстве, пытавшимися взбунтоваться, но сохранившими навсегда страх перед карательной машиной госбезопасности. Угрозами смертной казни, с одной стороны, подачками — с другой, КГБ удалось сломить нас и заставить участвовать в их низком замысле. А для того, чтобы возмущение общественности было полным, они подарили нам за предательство свободу».
Я не намерен писать здесь о том, как именно проходило следствие по делу Красина и Якира, как на одного за другим они доносили на своих товарищей, обрекая их на тяготы заключения, сопровождавшиеся к тому же глубоким разочарованием, легко ломавшим волю к сопротивлению у более слабых, которые, в свою очередь, становились на путь доносительства и предательства. Хочу привести лишь ту часть небольшой книги В. Красина, где он рассказывает о своей встрече с Андроповым.
«…Дверь камеры открылась, и на пороге появился тот самый лейтенант, который так точно предсказал нам наши сроки. "Собирайтесь, быстренько, — и уже на ходу, — вас примет Председатель КГБ". По дороге меня перехватил начальник тюрьмы полковник Петренко — он и ввел меня в кабинет. Из-за стола встал высокий человек и пошел навстречу мне. "Вы можете идти", — сказал он Петренко. Тот вышел. Мы остались вдвоем. "Я — Председатель КГБ Андропов", — сказал он, протягивая мне руку. Я пожал ему руку. "Узнаю вас по портретам", — ответил я. Он предложил сесть. Разговор начался. "Мне доложили, что у вас назрел кризис доверия к КГБ". — "Неудивительно, — сказал я. — Мы сдержали свое слово, а нам по шесть лет". — "Ну, на это не обращайте внимание. Подайте заявление на кассацию, вам снизят до отсиженного и пока оставят ссылку. Далеко мы вас отправлять не собираемся. Можете сами выбрать город поближе к Москве. А там пройдет месяцев восемь, подадите на помилование и вернетесь в Москву.
Нельзя же было вас выпустить из зала суда. Согласитесь, вы с Якиром наломали немало дров. Кроме того, ваш процесс мы широко освещали в печати. А приговор по кассации публиковать не будем".
Хозяин закончил первую часть речи. Потом сказал: "Вот вы пишете в своих документах, что в СССР происходит возрождение сталинизма. Вы действительно так думаете?" Я сказал, что имеется много фактов, свидетельствующих об этом. "Это чепуха, — сказал Андропов. — Возрождения сталинизма никто не допустит. Вы хорошо помните, что было при Сталине. Я знаю, что Якир и вы незаслуженно пострадали в сталинские годы. Знаю, что погибли ваши отцы. Все это не прошло бесследно для вас. Между прочим, после войны я тоже ждал ареста со дня на день. Я был тогда вторым секретарем Карело-Финской республики. Арестовали первого секретаря. Я ждал, что арестуют и меня, но пронесло". Лирическая часть окончилась. Андропов приступил к делу. "А как вы смотрите на то, чтобы выступить на пресс- конференции перед иностранными журналистами? Они столько пишут лжи о вашем деле. Нужно прочистить им мозги. Чтобы на Западе знали, что вы говорили на суде не под давлением, а по доброй воле. Только не думайте, что я вас покупаю; Если не хотите, то и не надо. Все то, о чем я говорил, будет и без этого".
Нужно было отвечать. Времени на обдумывание было несколько секунд. Я ответил: "Я уже говорил о своей вине на суде. Могу повторить это и на пресс-конференции. Какая разница?" "Ну вот и хорошо, — сказал Андропов. — Это правильное решение. А то подняли целую бучу вокруг вашего процесса. Кто вы по специальности?" — спросил он. "Экономист".
"Когда вы освободитесь, мы возьмем вас в наш научно- исследовательский институт". Я промолчал. "Есть ли у вас какие-нибудь вопросы или просьбы ко мне?" — спросил он».
Красин обратился с просьбой об освобождении одного известного диссидента, который отбывал в 1973 году наказание в психиатрической больнице. Он не называет фамилии, но я полагаю, что речь шла о П. Г. Григоренко, борьба за освобождение которого в это время велась в нашей стране и за рубежом.
«"Но ведь он больной человек", — возразил Андропов. "Я не врач, — сказал я, — но из общения с ним, а я его близко знал, у меня сложилось твердое убеждение, что он вполне здоровый человек. Но дело даже не в моем мнении. Я знаю, что недавно врачи рекомендовали его на выписку из психиатрической больницы, а прокуратура отменила это решение". "Я этого не знал, — сказал Андропов. — Если это так, то я посмотрю, что можно сделать. Вы напишите заявление о своих предложениях. Я с ним ознакомлюсь".
Как он понял то, что я ему сказал? Конечно, как торг: я прошу дать сдачу за свое участие в пресс-конференции. И он понял правильно. Разве меня волновала участь людей, о которых я собирался писать в заявлении? Волновала, но далеко не в первую очередь. Я заботился о другом — подготовить оправдание своему поведению в Лефортово, когда выйду на волю. Для этого я и просил дать сдачу людьми. Перед тем как отпустить меня, Андропов сказал: "Если у вас будут какие-либо жалобы, предложения, в том числе и личные, не стесняйтесь, пишите. Обещаю вам, что я прочту все и сделаю все, что можно". Аудиенция закончилась. Вошел Петренко и повел меня назад в камеру»[107].
