Когда тем вечером Морин вернулась в замок, в комнате ее ждала одна из горничных.
— Парикмахер скоро будет здесь, мадемуазель. И ваш костюм уже прибыл. Пожалуйста, если я могу что-нибудь сделать для вас…
— Нет, спасибо. — Морин поблагодарила горничную и закрыла дверь. Она хотела отдохнуть перед вечеринкой. Это был прекрасный день, полный впечатлений от самых необыкновенных видов, которые Морин когда-либо встречала в своих путешествиях. Но она все-таки устала, и ее не на шутку встревожили загадочные слова Ролана по поводу убийства его отца.
Пройдя через комнату, она увидела на кровати большую сумку-чехол. Предполагая, что это костюм для бала, она расстегнула молнию и вытащила платье. У нее перехватило дыхание.
Поднеся платье к картине Риберы, она увидела, что платье абсолютно идентично пышному наряду с темно-красной юбкой, который носит Мария Магдалина в изображении испанского художника.
Питер совсем не дрожал от радости, что ему придется надевать костюм. Первоначально он не планировал присутствовать на балу, считая, что это, вероятно, не подобает делать. Однако, принимая во внимание все более опасные интриги Синклера — и реакцию на них Морин — он твердо решил не упускать ее из виду. Это означало надеть изящную тунику тринадцатого века и узкие облегающие штаны, приготовленные для него.
— Чушь какая, — проворчал Питер, когда вытащил костюм из упаковки и попытался понять, куда надо сунуть голову.
Питер постучал в дверь Морин, неловко приводя в порядок костюм, пока ждал в коридоре. Без шляпы можно было и обойтись. Она сидела на голове под неудобным углом и напоминала о том, как он смешно выглядит.
Дверь открылась, и появилась преображенная Морин. Платье Риберы сидело, как будто на нее сшитое — кружево, корсаж с открытыми плечами, выступавший из волн роскошнейшей малиновой тафты. Длинные рыжие волосы Морин казались еще более густыми и пышными, блестящим потоком стекая на плечи. Но самым заметным для Питера оказалось новое удивительное ощущение спокойной уверенности, исходившее от нее. Как будто она вошла в роль, которая идеально ей подходит.
— Ну, что ты думаешь? Как, по-твоему, это не слишком?
— Наверняка. Но ты выглядишь… как видение.
— Интересные слова ты подобрал. Хотел сострить?
Питер подмигнул ей и кивнул, счастливый оттого, что они снова шутят и их отношения не слишком пострадали от спора, который произошел у них прошлой ночью. Экскурсия по необыкновенной стране катаров придала новые силы им обоим.
Питер сопровождал ее по бесчисленным залам замка в поисках бального зала, который находился в отдаленном крыле. Морин засмеялась, когда он пожаловался на свой костюм.
— Ты выглядишь очень благородно и элегантно, — заверила она его.
— Я чувствую себя полным идиотом, — ответил он.
Каркасон
24 июня 2005 года
В древней каменной церкви за городскими стенами Каркасона шла подготовка к событию совсем другого рода. С торжественной серьезностью здесь собрались многочисленные члены Гильдии Праведных. На службе присутствовало более двухсот человек, одетых в официальные мантии, с тяжелыми красными шнурами их ордена, завязанными на шее.
В группе не было ни одной женщины. Присутствие женщины никогда не оскверняло залы Гильдии или их личные часовни. В каждом помещении висели плакаты с цитатами из Святого Павла, отражающие его взгляды на женщин. Одним из них был стих из Первого послания к Коринфянам:
«Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви».
Вторым был стих из Первого послания Тимофею:
«А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии».
И все же, хотя Гильдия почитала эти слова Павла, не он был их мессией.
Мощи их великого учителя были выставлены на бархатных подушках на алтаре — череп сверкал в свете свечей, и остатки костей его правого указательного пальца были вытащены из ковчега для этой ежегодной демонстрации. После официальной службы и представления Мастера Гильдии каждому члену Гильдии позволили прикоснуться к мощам. Этой привилегии обычно удостаивались только члены совета Гильдии после принесения клятвы на крови в том, что будут защищать учения праведности. Но ежегодный праздник собирал членов Гильдии со всего мира, и в эту ночь все преданные вере получали право прикоснуться к мощам.
Их лидер вышел к кафедре, чтобы начать свою вступительную речь. Аристократический английский акцент Джона Саймона Кромвеля зазвучал среди древних каменных стен церкви.
— Братья мои, сегодня вечером, недалеко отсюда, собираются порождения блудницы и грешного священника. В распущенности своей они празднуют потомственную нечестивость. Они намеренно предпочли осквернить эту святую ночь, чтобы выставить напоказ пороки и показать нам свою силу. Но им нас не запугать. Скоро мы совершим над ними нашу месть, воздаяние, которое ожидает две тысячи лет, чтобы увидеть весь свет праведности. Мы повергли их нечестивого пастыря тогда, и мы поразим его потомков сейчас. Мы истребим их Великого Мастера и его марионеток. Мы уничтожим женщину, которую они называют Пастушкой, и увидим, как эта царственная блудница будет брошена в ад, прежде чем сможет распространять ложь ведьмы, своей прародительницы.
Мы сделаем это во имя Первого, Единственного Истинного Мессии, ибо он говорил со мной, и такова его воля. Мы сделаем это во имя Учителя Праведности и с благословения Господа Бога нашего.
Кромвель начал процессию к мощам, первым прикоснувшись к черепу и потом с почтением задержавшись у костей пальца. Сделав это, он сказал громким шепотом:
— Neca eos omnes.
Убейте их всех.
…Те, кто сообщил мне о Павле, сказали, что он громко высказывается против роли женщин в Пути. Это самое верное доказательство того, что этот человек не может знать истинного учения Исы и сущности самого Исы. Уважение Исы к женщинам хорошо известно избранным, и я служу доказательством этого.
Никто не может изменить этого, разве что они совсем вычеркнут меня из истории.
Мне сказали далее, что Павел почитает скорее орудия смерти Исы, чем слова, которые Иса говорил. Это удивляет меня, как великая утрата понимания.
Павел был заключен в темницу Нероном на долгое время. Мне говорили, что он сочинил множество писем своим верным сторонникам, проповедуя учение, которое, как он заявил, пришло к нему от Исы. Но приходившие ко мне говорят, что его учения уводят в сторону с нашей тропы.
Я оплакиваю любого, кто подвергся пыткам и был обречен на смерть в мрачные дни правления этого чудовища Нерона. И все же все это наполняет меня страхом. Я боюсь, что в этом человеке, Павле, увидят великого мученика во имя Пути и многие поверят, будто его ложные учения и есть учения Исы.
