Во время подготовки к саммиту лидеров G20 в Сеуле в ноябре 2010 года Гайтнер пытался загнать Китай в угол, озвучивая статистические данные за тот период времени, когда активный торговый баланс стал неустойчивым. В общем, любой ежегодный активный торговый баланс, превосходящий 4 % ВВП, рассматривается как знак того, что валюта страны, имеющей такой баланс, должна быть ревальвирована, чтобы склонить условия торговли в сторону стран с дефицитом торгового баланса, как, например, США. Это случалось автоматически при золотом стандарте, но теперь требовались банковские действия.
Идея Гайтнера прошла мимо ушей. Он хотел сделать Китай целью, но, к несчастью для него самого, целью стала Германия, потому что активный торговый баланс Германии был так же велик, как и китайский, если считать его в процентах от ВВП. По системе Гайтнера немецкая валюта – евро – тоже должна была быть ревальвирована. Германия и остальная Европа хотели этого меньше всего, учитывая их сомнительное экономическое восстановление, слабость их банковской системы и важность немецкого экспорта в целом. Не найдя поддержки ни в Европе, ни в Азии, Гайтнер отказался от своей идеи.
Вместо того чтобы ставить ясные цели, лидеры Сеульского саммита предложили идею «индикативных рекомендаций» для понимания того, когда активный торговый баланс поднимается до неустойчивого уровня. Разработка более точного описания данных рекомендаций была предложена финансовым министрам и председателям центробанков. В феврале 2011 года министры и банкиры встретились в Париже и пришли к консенсусу по поводу того, какие факторы могут служить индикаторами. Но они так и не решили, какой именно уровень каждого индикатора считается нормальным, а какой не считается, согласно все тем же индикативным рекомендациям. Этот процесс подбора определений был оставлен до апреля, а в итоге – и до ежегодной встречи лидеров «Большой двадцатки» в Каннах в ноябре 2011 года.
В это время продолжалось усиление полномочий МВФ как наблюдателя «Большой двадцатки». В марте 2011 года на конференции в Нанкине, в Китае, при экспертах и экономистах председатель G8 Николя Саркози сказал, что более пристальное наблюдение МВФ является необходимым.
Сказать, что «Большая двадцатка» продвигалась вперед в гонках по льду, было бы слишком мягко. С двадцатью лидерами и таким же количеством планов было непонятно, какова должна быть альтернатива, отвечающая требованиям всех лидеров. Это оборотная сторона теории Гайтнера об организаторских способностях. Отсутствие управления может быть эффективным, если люди в группе обладают схожим мышлением. Или если одна из партий в группе может заставлять остальных что-то делать, как, например, когда ФРС противостояла четырнадцати разным группам во время краха LTCM. В то время как эти группы имели совершенно разные цели и разные взгляды на то, как этих целей достичь, отсутствие лидера значило, что медленные постепенные изменения – это лучшее, на что можно надеяться. К 2011 году оказалось, что изменения были настолько медленными и незаметными, что их как будто и не было.
«Большая двадцатка» как организация была далека от идеала, но это все, что было у мира. Модель «Большой семерки» казалась мертвой, ООН не предлагала (да и не могла предложить) ничего похожего. МВФ был способен к качественному техническому анализу и мог использоваться в качестве судьи по любому вопросу, по которому «Большая двадцатка» могла прийти к соглашению. Но правление МВФ было сильно привязано к старой трехсторонней модели «Северная Америка – Япония – Западная Европа», и его влияние негативно воспринималось странами с развивающимся рынком, например Китаем, Индией, Бразилией и Индонезией. Тем не менее МВФ был полезен, только нужны были изменения, чтобы отвечать новым веяниям.
В конце 2008‑го – начале 2009‑го «Большая двадцатка» могла эффективно координировать экономическую политику благодаря страху, объединявшему ее членов. Проблемы рынка, мировых продаж, индустриального производства и рабочих мест были настолько огромны, что приходилось искать согласия по таким вопросам, как помощь при финансовых проблемах и создание новых форм управления банками.
К 2011 году оказалось, что буря прошла. И члены G20 вернулись к их собственным планам – продолжать поддерживать активный торговый баланс Китая и Германии и продолжать попытки понизить доллар в цене, чтобы обратить вспять этот баланс и помочь экспорту США. Но там не было Ричарда Никсона, чтобы принять упреждающие меры, и не было Джона Конналли, чтобы рубить головы. Америка потеряла свою силу. Для объединенных действий «Большой двадцатки» требовался бы новый кризис. Учитывая политику США по поводу доллара и побочные эффекты этой политики по всему миру, кризис не заставил себя ждать.
Этот кризис начался c подземного толчка около города Сендай в Японии днем 11 марта 2011 года. За девятибалльным землетрясением последовало десятиметровое цунами, разрушившее северное побережье Японии, убившее тысячи людей, затопившее целые города и деревни и разрушившее огромное количество объектов инфраструктуры – порты, рыболовецкие суда, фермы, мосты, дороги и коммуникации. В течение нескольких дней началась самая ужасная ядерная катастрофа после Чернобыля, на АЭС рядом с городом, которая повлекла за собой таяние радиоактивного топлива в нескольких реакторах и его протекание, в итоге повлиявшее на обычных людей. Пока мир боролся с последствиями, начался новый этап валютной войны. Японская иена вдруг поднялась выше доллара, подстегнутая тем, что японские инвесторы надеялись на репатриацию иены для восстановления страны. Япония держала около $2 трлн в активах вне страны, в основном в США, и более $850 млрд в резерве. Некоторая часть этого капитала должна была продаваться в долларах, конвертироваться в иену и возвращаться в Японию, чтобы оплачивать восстановление. Именно благодаря этой волне «продавай доллары – покупай иену» японская иена в итоге поднялась.
С точки зрения США, подъем иены идеально вписывался в план США, хотя Япония и хотела обратного. Японская экономика переживала кризис, и дешевая иена помогла бы Японии с экспортом, а в итоге подняла бы японскую экономику с колен. Однако отголоски катастрофы в Японии задвинули притязания США на дешевизну доллара, так как сейчас основной целью была дешевизна иены.
Никто не отрицал срочности перевода активов Японии, это была сила, толкающая иену выше. Только координированное вмешательство центрального банка помогло бы противостоять потоку иен, текущих обратно в Японию. Отношения между иеной и долларом были слишком частным случаем для действий «Большой двадцатки», к тому же не предвиделось никакого саммита G20. «Большая тройка» (США, Япония и Европейский Центробанк) должна была решать проблему сама.
Под знаменем G7 французский министр финансов Кристин Лагард организовала телефонный звонок своему американскому коллеге Гайтнеру 17 марта 2011 года для того, чтобы предпринять атаку на иену. После консультаций между главами центробанков, ответственных за данное вмешательство, и брифинга для президента Обамы утром 18 марта 2011 года была начата атака на иену. Она состояла из активного демпинга иены центральными банками и закупок долларов, евро, швейцарских франков и других валют. Эта атака проходила по всему миру и в разных часовых поясах, когда открывались рынки Европы и Америки. Данное вмешательство было успешным, и к концу дня 18 марта цена иены упала и вернулась в свое нормальное состояние по отношению к доллару. Ловкое вмешательство Лагард в ситуацию с иеной улучшило ее и без того сильную репутацию кризисного менеджера, заработанную во время паники 2008 года и во время первой части еврокризиса в 2010 году. Она стала фактически идеальным преемником сброшенного со счетов Доминика Стросс-Кана.
