Поворот, три гребка и вдох. Последний километр принёс с собой усталость, из-за которой мысли пошли по кругу.
Или стоило поверить рассудительному Пьеру, его малопонятным аргументам о Ганди, интеллектуальном противостоянии и т. п.? Его тезису, что в данных конкретных условиях активное сопротивление не имеет смысла. И зачем бодаться с идиотской системой, если всё равно не пробудешь здесь более полутора лет, а потом до 60, а может, и дальше жить настоящей жизнью, где нет Щернсберга и папаши. Где всё как в университете или субботних английских кинокомедиях, где элегантные шутники шествуют по академическим дворам среди увитых плющом арок и роняют иронические комментарии о глупости и жестокости. Может, наплевать на всё и сосредоточиться на геометрии и физике?
Идеальный поворот, три гребка и вдох. Финиш приближался.
Но элегантные шутники в чёрных квадратных шапках и такого же цвета мантиях не учились в Щернсберге, их не ждали впереди полтора года плена, они были свободны от совета и всего такого и жили в своём собственном мире, где соседствовали справедливость и юмор. А значит, не следовало сравнивать себя с ними. Хотя они, возможно, тоже сопротивлялись бы давлению. Как всякий свободный человек.
Да-да. Человек обязан сопротивляться.
У Пьера нашлось бы множество слов, чтобы доказать обратное. И пусть его аргументы выглядели непробиваемо. Он все-таки ошибался, настаивая, что Алжир сможет обрести свободу, следуя учению Ганди. Пьер, который знал французский, сам прочитал и пересказал Эрику предисловие Сартра к одной книге, где толковалось о жестокости колонизаторов. Бороться с пытками ненасильственным путем? С помощью юмора, что ли?
Последние пять метров, и ладони на кафеле.
Он лежал какое-то время, держась за нейлоновый канат с пробковыми поплавками, отделявший его тренировочную дорожку от остального бассейна. Усталость растеклась по всему телу, и светильники на потолке представали в окружении мерцающих радуг. И всё виделось как в тумане, а сердце, казалось, бьется где-то ниже живота.
На чём он закончил? Где-то на французском писателе? Нет, на том, что человек должен сопротивляться. Просто-напросто должен, потому что это правильно. Что касается квадрата, его, кстати, тоже требовалось упразднить. Или оставить, если бы… если бы…
Нет, он слишком устал. Мысли начали путаться.
Он откинул голову назад в воду привычным движением, чтобы собрать волосы сзади на затылке, прежде чем взялся руками за край бассейна и выбрался наверх. Ноги словно онемели да и отяжелели, когда он шёл в баню. Давала о себе знать новая методика из США. Там, в жаре, когда он сидел и растирал мышцы бёдер, чтобы убрать ощущение тяжести и одеревенелости, способность думать медленно вернулась к нему, как пузырьки воздуха, пробивающие себе дорогу к поверхности.
Итак, Пьер начал отказываться, Арне тоже. Надо дождаться следующего кандидата на удар-на-один-шов и предложить ему присоединиться.
Подходящий случай представился почти сразу же.
Худшего из старших по столу звали Отто Силверхиелм. Он происходил из дворян, учился в третьем классе гимназии и не являлся членом совета. Этот раздавал горчичники почти за каждым ужином, и ему явно нравилось сие занятие. Он использовал малейший проступок, чтобы пофилософствовать о непристойном поведении за столом, а потом подзывал к себе очередного «нарушителя правил», замахивался вроде как изо всех сил, несчастный школяр, естественно, съеживался, ожидая болезненного удара, но Отто умело останавливался в паре сантиметров от критической точки. И все безудержно смеялись. Номер мог повторяться два-три раза, прежде чем следовал удар по-настоящему. Но хуже всего было попадаться ему под пробку графинчика, то есть под удар-на-один-шов.
Эрик наблюдал это представление раз за разом, потому что сидел за соседним столом.
Кандидатом сейчас оказался достаточно крепкий парень, один из лучших футболистов реальной школы, чей уровень позволял ему рассчитывать, по меньшей мере, на место в запасе школьной команды.
Силверхиелм наклонил его голову и для начала потеребил волосы, чтобы найти место, откуда рос чуб. Это считалось практичным, чтобы сестра могла легче зашить рану (возможно, ей самой и принадлежало данное «открытие»).
Сперва Силверхиелм промахнулся (как немедленно объяснил сам), потому что жертва не стояла спокойно. Дырка, по его мнению, получилась некачественная. И мероприятие предстояло продолжить.
Жертва почти отказалась. Эрик даже уловил соответствующее движение. Но вопреки всему парень снова наклонил голову и безропотно принял удар, на этот раз оказавшийся настолько сильным, что бедняга со стоном опустился на колени. Но не заплакал. И выглядел очень злым, когда пошёл на своё место и, ощупав рукой голову, увидел кровь. Его стоило попытаться уговорить.
Парня звали Йохан, и он носил самую обычную фамилию. Его отец занимался политикой и чуть ли не сидел в правительстве, из-за чего мальца часто дразнили социал-демократом, да и сам он никогда во всеуслышание не отрекался от симпатий к этой партии.
Провожая Йохана С. к медсестре, Эрик перешёл прямо к делу. Их, отказников, уже три человека. Стоило Йохану присоединиться, и стало бы четверо, что уже заметно на общем фоне. Со временем нас поддержат и остальные. И таким образом битва будет выиграна.
Йохан С. встал под их знамёна без толики сомнения. Он даже горячо поддержал саму идею и объяснил, что её надо пропагандировать совершенно открыто во время трапезы. Но для большей эффективности следовало привлечь на свою сторону профсоюз. С его поддержкой победа окажется в кармане.
Эрик скептически относился к профсоюзу. Эти соглашатели во всем поддерживали совет, который, кстати говоря, и назначал их руководство. Так что стоило задаться вопросом: на чьей стороне окажутся полномочные представители реальной школы. Сам Эрик знал только одного из них — Ястреба из своего собственного класса. Увы, не подарок. Его хватило бы лишь на то, чтобы ударить себя несколько раз стеком по голенищу сапога и сказать что-нибудь вроде: «Здесь не следует спешить», «Это дело требуется обсудить». В лучшем случае: «Надо изучить ситуацию». Вряд ли остальная верхушка сильно от него отличалась. Все это были кандидаты в будущий совет. И никак иначе. Потому и не получали горчичников, почти всегда избегали необходимости оказывать услуги четырёхклассникам. Может, все-таки, думал Эрик, просто наплевать на сервилистов и попытаться набрать себе других союзников? Если бы каждому из четверки удалось убедить хотя бы еще по одному, их стало бы восемь, и тогда система начала бы трещать по швам. Восемь парней, осуждённых, скажем, к аресту на пять суббот-воскресений каждый, это составило бы 40 выходных. Тогда совет столкнулся бы с нелёгкой задачей выделения дежурных для слежки. А если бы удалось заполучить к себе ещё восьмерых, всё стало бы ясно. Или?
Но Йохан С. придерживался мнения, что надо идти через профсоюз.
«Мы поговорим с ними, — сказал он. — Они ведь должны защищать наши интересы, для этого и существуют».
