— Думаешь?
Мальчик посмотрел в правое окно. Они проезжали мимо большого амбара возле пруда. От вольт поднимался легкий парок.
— Совсем не похоже на Техас, — сказал он.
— Как ты думаешь, почему он увез тебя в Техас? — спросил Стоуни.
— Ну, сначала мы жили в Мексике. У него там был дом. Хороший. Большой старый дом. Я плохо помню подробности, помню только одну горничную, которая была очень добра ко мне. Иногда мы даже играли с ней в шарики. Она любила детей. У нее самой было двое детей — где-то на Юге. Так она мне говорила.
Неизвестно откуда на Стоуни нахлынуло воспоминание, которого у него не могло быть.
Низенькая мексиканка, мир почти безмятежное, волосы собраны в узел на затылке, пухлое тело затянуто в синее платье.
Кто-то взял иголку с ниткой и зашил ей рот.
Когда она открыла глаза, он увидел вместо одного из них шарик из «кошачьего глаза».
Реальность вернулась. Впереди простиралась дорога. Подъезжая к бухте, Стоуни сбросил скорость.
— Вот здесь я рос, — произнес он, прогоняя мерзкое видение, возникшее улитом раньше.
Бухта словно застыла в тишине. Кусты разрослись ввысь и вширь и теперь умирали вместе с летом. Это было мертвое место. Ни один лебедь не скользил по водной глади. Ни одна чайка не кричала над головой.
Мальчик бегло оглядел бухту, но голова его была занята другим.
— Я помню, как мы приехали в Эль-Пасо, потому что день был ужасно жаркий. Мы очень долго простояли на таможне. Стояла такая жара, что я едва дышал.
— Ага, там обычно очень жарко, — согласился Стоуни. Он высматривал в бухте лебедей, но не увидел ни одного.
— Угу, особенно в багажнике.
Стоуни засмеялся.
— Но ты же не в багажнике ехал?
— Именно. Меня засунули в багажник. Он сказал, никто не должен знать, что я жив. Уж не знаю, почему. Но он связал меня и положил в багажник. Там было жарко, как в аду. И я провел там девять часов.
— Господи!
— Ага. А потом они все-таки открыли багажник.
— Таможенники?
— Да.
Другое видение.
Человек в коричневой форме поднимает крышку багажника, и лицо его приобретает восковой оттенок, а потом губы тают и оплывают, как горящая свеча.
Потом его глаза вскипают пузырями от жары.
Потом со всех сторон слышатся крики.
— Почему Техас?
— Спроси что-нибудь полегче. — Мальчик пожал плечами, — Он питал какие-то особые надежды по поводу Дикого Запада или что-то в этом роде. Когда мне было шесть, он сказал, что там живут какие-то люди, они верующие. Вот и все, что я помню. А через некоторое время он уехал. Наверное, в Мексику. Люди, у которых я жил, эти Восторженные, я слышал, говорили, что этот старик извращенец, он принимает наркотики и вообще занимается чем-то нехорошим. Они говорили, что он старый и от него нет пользы. Некоторые из них мне намекали, что, может быть, его поглотил Свет Азраила, но, между нами, я всегда считал это полной чушью. Скорее всего, он живет себе где-нибудь в Чиуауа. Я был не особенно привязан к нему.
— Алан Фэйрклоф!
Лицо Алана Фэйрклофа, кожа в оспинах, бледная, блестящая, глаза, похожие на зеркала.
Алан Фэйрклоф стоит за всем этим.
— Может быть, — сказал мальчик. — Вероятно. Я всегда называл его Великим Отцом С тех пор как себя помню… Эй! — предостерегающе крикнул он.
Стоуни резко вдавил педаль тормоза.
— Что такое?
— Ты бы сейчас его сбил!
Мальчик указал на дорогу.
Из леса выскочил олень, метнулся на другую сторону. В свете фар и тумане он показался серо-голубым сияющим призраком, увенчанным ветвистыми рогами.
— Господи, — ахнул Стоуни.
Стив вдруг присвистнул.
— Эй, ты читать умеешь?
На табличке у старого моста, ведущего в город, было написано:
«Частная собственность. Заходить на территорию запрещено. Нарушители будут наказаны. Охотиться запрещено. Рыбачить запрещено».
Внизу кто-то приписал краской из баллончика:
«Запрещать запрещено».
— Ничего, забавно, — сказал мальчик. — Неплохая шутка.
— Сейчас не время для шуток, — проворчал Стоуни.
За мостом его смятение усилилось. От этого места веяло чем-то скверным. Ощущение было такое, что никто не заходил на эту территорию. И никогда уже не зайдет, если он постарается.
«Дурак, что затеял все это.
Больше, чем дурак.
Ты самое отвратительное создание, какое когда-либо существовало. Ты пугало, а этот мальчик невинен, несмотря ни на что. Ты мерзость, ходящая по земле, тебе не спрятаться за образом того, кого видят вместо тебя другие.
Ты сам дьявол, и даже ад не хочет принять тебя обратно.
Ты сделаешь что-нибудь чудовищное с этим мальчиком».
— А я все-таки расскажу один анекдот. Можно? Значит, едет в поезде парень, настоящий панк. Волосы оранжевые и торчат дыбом, весь в татуировках, в носу кольцо, бровь проколота, в ладонях гвозди торчат — в общем, все как полагается. На него смотрит пожилой человек. Таращится во все глаза. И панк возмущается: что ты, дескать, уставился на меня, старикан? Неужели ты в молодости был паинькой? А старик ему отвечает: «Вот именно, не был. Когда я служил в армии, мы стояли в Сингапуре. Как-то я напился и трахнул попугая. Так вот я и думаю: может, ты мой сын?»
И мальчишка зашелся от смеха.
Стоуни улыбнулся.
— Гадкий анекдот.
Мальчик продолжал хохотать.
— Только если воспринимать его буквально. А ты подумай. — Смех у него был заразительный. — Наверное, если бы кто-нибудь попробовал по-настоящему изнасиловать попугая, попугай бы умер. Или откусил бы придурку член! — Он засмеялся еще громче, хватаясь руками за живот. — О господи, это просто отличный анекдот!
— Судя по всему, дети теперь совсем другие. В детстве я ни за что не осмелился бы так разговаривать со старшими.
— Дети сейчас другие, — согласился Стив. — Я-то уж точно другой.
Он перестал смеяться, быстро опустил стекло и глубоко вдохнул.
— Ух ты, я дышу воздухом настоящего океана! Какой он свежий! Потрясающе! — закричал он и высунул руки в окно, словно хотел схватить ветер. — А ты чувствуешь?
Стоуни кивнул.
— Пахнет хорошо.
— Пахнет всем сразу. Я чувствую запах крабов, рыбы и чистейшей чистоты. — Он засмеялся собственным словам. — Чистота океанистости.
