– Обещаю, что мой язык будет гораздо лучше.
Саре пришлось зажать себе рот и другой рукой, глядя на Патрика поверх ладоней.
Он опять громко рассмеялся и поймал ее подбородок.
– Сара, я…
Внезапно он умолк, и его глаза сверкнули. Неожиданно он подхватил ее, высоко поднял и покружил. Его пальцы сильно впились ей в бедра, и поцелуй, когда он поставил ее на ноги, был глубоким и собственническим. Рукой он обвил ее шею и держал так крепко, будто Сара пыталась убежать от него.
Прогуливаясь по освещенным неоновыми огнями боковым улочкам, они дошли до Moulin Rouge[80]. Сара призналась, что никогда не видела его ночью. Патрик остановился, глядя на нее сверху вниз с такой теплотой и нежностью в глазах, что Сара испытала замешательство – не знала, как ей понять его взгляд.
– Хочешь пойти туда? – спросил он вальяжным и в то же время забавным голосом, будто лениво посмеиваясь.
– Немного, – призналась она, бросая на него косой взгляд. – Я знаю, что это место переполнено туристами, но…
Он положил руки ей на плечи.
– Мы это сделаем. – Он засмеялся. – Я и сам там никогда не был. На тебе будут шикарные перья, ты устроишься у меня на коленях и позволишь мне угощать тебя вином, а в это время будешь шептать мне что-нибудь на ухо. И твои ноги могут делать столько самых разных вещей, не считая тех, что вытворяют танцовщицы кабаре. М-м, и на тебе будет пояс с подвязками. Ведь мы не сможем обойтись без него?
Это должно было стать забавной, немного дразнящей фантазией, но ее улыбка исчезла. Это было бы забавно для равных по положению людей, но после его слов стало чем-то совершенно иным – ей отведена роль бесправной игрушки, свернувшейся на коленях могучего самца в надежде, что он не сбросит ее с них.
Ее радость сникла. В миллионный раз она задала себе вопрос, какой же дурой надо было быть, чтобы оставить инженерное дело.
«Я найду работу, смогу убедить какую-нибудь другую компанию, что не собираюсь все бросать и не сбегу в Париж еще раз. Где-нибудь меня все равно возьмут».
Но даже если бы она и Патрик были компетентными, одинаково оплачиваемыми инженерами, он все равно был бы великолепным, блистательным, знаменитым. Просто у него такая аура – золотая и теплая. И он очень уверен в себе.
– Нет, – сказала она, чувствуя подступающую тошноту. – Нет, такого мы делать не будем.
Патрик испытующе посмотрел на нее и повел от Moulin Rouge к Монмартру.
– У тебя аллергия на перья? – как ни в чем не бывало спросил он, когда они оказались на тихой улице. – Надеюсь, не на пояс с подвязками, потому что эта идея вроде как захватила меня. Может, зря я о нем заговорил?
– Я тебе не игрушка, – сказала она тихо, но твердо.
На его лице отразилась растерянность, и он ничего не ответил.
Дорога пошла вверх.
– Я что-то сделал такое, из-за чего ты почувствовала, будто я не уважаю тебя?
Ну и ну… на самом деле, нет. Нет, если он неподдельно интересуется ею – и сейчас, и прежде. Это идет от нее, потому что она всегда была убеждена, будто не соответствует требованиям окружающих ее людей. Ну, ведь она и на самом деле не соответствует.
Сколько раз уже так было! Она украсит десерт, который – по ее мнению – выглядит идеально и великолепно, а Люк с Патриком поморщатся и выбросят его. А когда ей было три года, она пыталась и пыталась научиться писать буквы, но каждый раз, когда мама заставляла ее переписывать их, она просто не могла понять из-за чего. Она не могла сделать правильно. Теперь это кажется забавным, но в те времена она расстраивалась, рыдая от стыда и разочарования, колотя пятками по стулу, желая спрыгнуть с него, а мама пыталась ее успокоить, гладя по голове и приговаривая: «Ты можешь сделать это, моя сладенькая, моя дорогая, ты можешь сделать это».
Это было задолго до того, как она подросла достаточно, чтобы понять, почему должна все делать правильно. И как только поняла, то прекратила брыкаться и рыдать, как избалованный ребенок.
– Я ни в коем случае не должен был рекомендовать тебя для этой работы, – признался Патрик. – Но… знаешь, ты действительно ее заслужила. Я видел тебя только во время мастер-класса. Тогда я был очень занят, помогая остальным студентам. Я понял, что меня влечет к тебе, но понятия не имел, каково будет работать с тобой в непосредственной близости. На что это будет похоже.
– И на что это оказалось похоже? – озадаченно спросила она.
Патрик хрипловато засмеялся:
– Ты даже не можешь вообразить на что. Ты можешь притягивать меня и в то же время отталкивать, а я не могу так поступать с тобой, Сара. Ты сводишь меня с ума каждую секунду каждого дня.
Ее рот чуть приоткрылся.
Он сжал губы, будто сожалел о сказанном. Но, взглянув на нее сверху вниз, немного встряхнул головой. Ей показалось, будто ее мифический серфингист отряхивает воду со слишком длинных волос:
– Мне следовало бы позволить тебе работать где-то еще, а не пытаться взять под свое крыло. Теперь это кажется диким, но тогда я думал, что этот шестимесячный путь я смогу пройти с тобой по-дружески. Тогда этот срок не казался таким уж долгим. Вероятно, существует причина, по которой люди часто становятся любовниками на работе, но обычно это не приводит ни к чему хорошему. Однако я хотел, чтобы у тебя был самый лучший шанс, и я на самом деле желал помочь тебе. Я считал, что даю тебе что-то, Сара, я не… – Его губы опять сжались. – Иногда мне удается достаточно хорошо обманывать себя в отношении собственных намерений, чтобы получить то, что хочу. – Казалось, будто он сожалеет, что сознался в этом.
Он остановился у ворот сквера, расположенного через дорогу от старой кирпичной церкви, и вцепился пальцами в железные прутья, свирепо всматриваясь в темноту, будто ожидая, что оттуда вот-вот выскочит леопард. Сара уже бывала здесь. В глубинах темноты скрывалась знаменитая стена Je t’aime[81], плитки которой были испещрены фразами «Я люблю тебя» на многих языках мира[82].
Сара прижала руку к животу, пытаясь подавить странное трепетание, болезненное стеснение. Патрик стоял, держась за прутья, и глядел в сквер, как животное из зоопарка смотрит на свободу. Свирепость медленно сходила с его лица. Через секунду он повернулся и опять взял ее за руку, подмигнул и пожал плечами.
