Саймон покачал головой.
— Это помогло бы нам понять, почему ты был недоволен ею.
Роланд нахмурился.
— Я не был недоволен ею.
Саймон настойчиво повторил:
— Ты был ею недоволен. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, что ты точно так же был бы недоволен любой женщиной, которая угрожала бы перевернуть твое представление о мире. И я не сомневаюсь в том, что Мередит именно это и сделала. Она оказалась не такой, какой ты ожидал. Рассказанная тобой история не дает ответа на вопрос, что могла бы выиграть твоя жена, убив тебя. Если она могла обманом заставить тебя поверить, что она — это ее сестра, тому должна была быть причина.
Роланд старался избегать его взгляда.
— Да я хочу верить в нее. Я убедил себя, что она поступила так, чтобы защитить свою сестру, которая была влюблена в другого. Но, похоже, я ошибся, и за всем этим стоит нечто гораздо большее.
— Зачем ты так, Роланд? Зачем искать заговор теперь, когда ты увидел, что она хорошая и преданная тебе жена? Почему сначала не поискать другое объяснение, которое могло бы оправдать ее?
— Такой ли уж хорошей и верной женой была она мне? — Роланд взглянул другу прямо в глаза. — Мередит была с Орином прошлой ночью и ничего не сказала мне об этом, когда я расспрашивал ее.
Их видели, когда они, взявшись за руки, шли в башню.
— Я не знаю, почему она тебе об этом не сказала, но это еще не значит, что она была тебе неверна или что пыталась убить тебя.
Роланд ответил с горечью:
— Не секрет, что Орин ненавидит меня за свое увечье. Возможно, он и Мередит задумали все так с самого начала.
Саймон провел рукой по лицу.
— Мне кажется, это чересчур фантастично — выйти за тебя замуж, чтобы убить. Почему тогда она ждала до сих пор? Больше того, зачем она ждала здесь, в Керкланде, пока все откроется? Почему не уехала вместе со всеми с первыми лучами солнца в Пинакр?
Роланд не мог больше этого вынести. Он зло бросил:
— Я не знаю ответов на твои вопросы и устал, пытаясь, все понять. Оставь меня!
Саймон поднялся.
— Хорошо, я оставлю тебя, Роланд. Наедине с твоими дьявольскими мыслями. Но прежде чем я уйду, я скажу тебе кое-что такое, чего ты мне никогда не простишь. Мередит — это не твоя матушка и не Уинифред. То, что ты приводишь в доказательство ее вероломства, перевешивается на чаше весов всем тем хорошим, что ты о ней знаешь. Если бы те женщины не совершили предательства по отношению к твоей семье и не причинили столько горя, тебе бы и в голову не пришло считать ее виноватой, несмотря на то, что она принесла сюда этот поднос, или на то, что ее видели с Орином.
Твой отец поддался слабости, и это разрушило его жизнь. Не позволяй, чтобы подобное случилось и с тобой. Призови всю свою силу, которую я в тебе знаю, свой ум и честность, которые позволяли тебе управлять здесь всеми нами. Попытайся предать забвению прошлое и принимать решения исходя из настоящего.
Роланд, с трудом сдерживая новый приступ ярости, потребовал:
— Уходи! Только твоя прошлая преданность мешает мне обнажить меч.
— Черт побери, ну и глупец ты! — в сердцах воскликнул Саймон и удалился.
Как только Роланд остался один, плечи его поникли. Щемящее чувство одиночества охватило его. Предательство со всех сторон. Как мог Саймон не понимать, насколько ужасно для него слышать упреки в том, что он не верит в Мередит?
Он так сильно хотел верить в нее, молил Бога, чтобы она привела что-то в свою защиту, как-то объяснила случившееся, но она даже не попыталась сделать это.
То, что она разозлилась и была обижена, очевидно. Однако она могла расстроиться из-за того, что ее планы не осуществились. Мысль о том, что это могло быть правдой, разрывала его сердце.
Боже, помоги ему. Тот факт, что его жена сделала такое, не убил его чувства к ней. Он любил ее.
Осознание этого было разрушительным. Он любил ее, любил женщину, которая, возможно, действовала с полнейшим вероломством. Сердце Роланда сжималось от боли при каждом вдохе.
Пока Мередит не вошла в его жизнь, в душе его ничего не было, ничего, кроме кровоточащей раны на том месте, которое раньше занимала его семья. Это место заполнила Мередит с ее добротой, улыбкой, нежным голосом и даже отчаянной обороной против него. Появился кто-то, ради кого стоило жить. До этого он знал в жизни только долг.
Да, но, если Мередит виновна, все меняется…
Память вернула его к последним неделям, которые они провели вместе. Каждый раз, когда он готов был обвинить ее в каком-нибудь проступке, она оказывалась ни в чем не виноватой. Даже ее совсем уж очевидное вероломство, когда она вышла за него замуж притом, что он ничего не подозревал, было оправдано любовью к ее сестре. Ее преданность Селесте никогда не подвергалась сомнению. Мередит никогда не считала необходимым объяснять мотивы своих поступков, считая свои добрые намерения достаточным доказательством. Не было ничего удивительного в том, что она отказалась доказывать свою невиновность. Это было бы не в ее стиле. Она была очень гордой, его жена.
А почему она должна была объяснять? Он сам делал так? Ответ был ясный и недвусмысленный: нет. Саймон прав. Он ничего и никому никогда не объяснял.
Снова и снова Роланд возвращался к мысли, что только страх мешал ему всецело отдаться своим чувствам к Мередит. Он упрямо не сознавался в этом. Саймон был прав также, говоря, что он судил Мередит, исходя из опыта событий своего прошлого.
Действительно, зачем ей пытаться убивать его?
Что она выиграла бы от этого? Роланд не смог ничего придумать.
Но самое главное, что в глубине души он знал: Мередит просто не была способна на такое. Ему не нужны были доказательства. От одного только осознания этого немного стихла боль в сердце. Роланд встал и взъерошил дрожащей рукой волосы. Господи, он, кажется, совершил самую большую глупость в своей жизни.
Мередит, даже не обернувшись, сразу поняла, что вошел Роланд.
— Мередит.
Она была удивлена, услышав замешательство в его голосе, но дала себе клятву не показывать этого. Она медленно поднялась со стула, стоявшего у открытого окна, и повернулась к Роланду.
Она заставила себя холодно взглянуть ему в глаза, те самые, которые всегда обладали способностью видеть ее насквозь. Это оказалось гораздо легче, чем она предполагала. Возможно, потому, что что-то внутри ее умерло — умерло и было навсегда предано земле. Она подумала: это, наверное, было ее сердце.
Он пристально смотрел на нее. Его брови сошлись на переносице, когда он снова, теперь вопросительно, произнес ее имя:
— Мередит?
Она ответила, и ей показалось, что ее голос зазвучал откуда-то издалека:
