Бенкендорф от потрясения серьезно заболел. Правда, оставался открытым вопрос, чем вызвано потрясение: провалом их с Амалией совместного проекта или изменой Амалии…
Да, она изменила. И с кем?! Все время их связи Бенкендорф бесился от ревности к министру двора Владимиру Федоровичу Адлербергу. Он был много старше прелестной Амели, но страшно добивался ее, страдал… Когда Бенкендорф начинал допытываться у возлюбленной, интересует ли ее Адлерберг, она отводила глаза и отвечала странным голосом:
— Фамилия Адлерберг меня очень интересует. Но Владимир Федорович тут совершенно ни при чем.
Бенкендорф знал, что его подруга любит шутить загадочно, однако выяснилось, что шутками здесь и не пахло. У Владимира Федоровича был сын… Его звали Николаем, он был на одиннадцать лет младше Амалии. Нике — его предпочитали называть именно так — был флигель-адъютантом императора. И вот девятнадцатилетний баловень судьбы и тридцатилетняя красавица-интриганка…
Боже мой, все считали Амалию рассудительной, даже рассудочной, умной и благоразумной, холодной и даже, очень может быть, бессердечной, а она настолько потеряла голову из-за этого мальчишки, что даже не постаралась как-то позаботиться о безопасности их связи! Никто же не знал, что рядом с Нике Амалия вновь становилась юной девушкой из того золотого времени, о котором никак не могла забыть. Бог ее знает, может быть, она даже пыталась разглядеть в чертах Нике черты незабываемого Теодора…
Ну что ж, эта тайна осталась в глубине ее сердца. Во всяком случае, Нике был убежден, что его любят ради него самого. Возможно, кстати, так оно и было, кто их разберет, этих светских женщин!
Но вернемся к итогам той интриги, замышленной Тютчевым и Амалией. Почти разом грянули удары над Тютчевым, снова удаленным от дел, над Бенкендорфом, который был отставлен якобы по болезни и уехал «на лечение» за границу, над Крюденером, отправленным посланником в Стокгольм, и над Нике Адлербергом, который принужден был отбыть в действующую армию на Кавказ…
Амалия родила сына и, хотя муж ее не позаботился признать ребенка (она демонстративно называла сына так же, как отца — Нике), жила в Стокгольме, твердо веря, что сердце ее юного любовника будет принадлежать ей безраздельно и рано или поздно они будут вместе.
Что и говорить, эта поразительная женщина хорошо знала свою власть над мужчинами!
Нике Адлерберг весьма отличился в боевых действиях на Кавказе в 1841–1842 годах, а затем и в венгерской кампании 1849 года. Он получил чин штабс-капитана и золотое оружие, а потом и чин полковника. В 1852 году он был уволен от военной службы — в связи с болезнью — и переведен в гражданскую, с причислением к Министерству внутренних дел и с пожалованием в звание камергера двора его императорского величества.
Что-то все болели, болели… Как правило, это была лишь официальная причина какого-нибудь действия. Однако некоторые даже и умирали. Бенкендорф, например, скончался, возвращаясь после заграничного лечения, на пароходе, подходившем к Ревелю.
Николай Павлович, узнав о смерти того, кого он называл «другом не императора, но империи», произнес свою историческую фразу: «Он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими».
Амалия… Амалия при этом известии только опустила свои прекрасные темно-голубые глаза, но не удостоила кончину бывшего любовника и вздохом. Бенкендорф был ее прошлым, причем прошлым, связанным с немалым конфузом. О таком она предпочитала не думать. Она вообще жила только своим младшим сыном и связанными с ним надеждами.
И они сбылись! В 1851 году Александр Сергеевич Крюденер умер. Спустя год баронесса Крюденер стала графиней Адлерберг, и Николай Владимирович немедленно усыновил маленького Нике. В свои сорок с лишним лет[17] Амалия обрела наконец-то счастье, о котором мечтала с юности, с тех самых пор, как ее разлучили с первой любовью.
До конца жизни Николай Владимирович хранил нерушимую верность жене и относился к ней с обожанием и преклонением. Да и она вполне оставила прежние метания… Право, Тютчев был единственным из ее прошлого, воспоминаниям о ком она предавалась с нежностью!
Кстати, Тютчев недолго страдал в опале. После отставки Нессельроде он вернулся к своему любимому занятию — разработке идеологических диверсий: создал проект борьбы с печатью Герцена и за это получил должность председателя комитета иностранной цензуры.
Итак, его общественный статус упорядочился, ну а в личной жизни… в ней по-прежнему царила немалая неразбериха. Едва женившись на Эрнестине, Тютчев начал ей изменять направо и налево. В частности, у него была связь с некой Гортензией Лапп, у которой от него родилось двое сыновей. Тютчев выплачивал им небольшой пенсион. Эрнестина удочерила его трех дочерей от Элеоноры, потом родила сыновей Дмитрия и Ивана. А связь с Еленой Денисьевой, которая началась совсем вскоре после женитьбы на Эрнестине? Елена была еще воспитанницей Смольного института, когда вспыхнула меж нею и поэтом эта безрассудная любовь. Итак, не одна Амалия пыталась поймать призрак былого, когда соблазнила Нике Адлерберга, — Теодор тоже искал призрак тех же «юных плеч»… При этом он понимал, что недостоин такой самоотверженной любви, какой пылала к нему эта институтка, чуть ли не девочкой родившая ему ребенка: «Пускай она мое созданье — но как я беден перед ней…»
Эрнестина простила ему и эту связь, и возвращение с повинной головой после смерти Елены в 1864 году.
О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!
Он губил всех, кого любил…
Нет. Не всех!
В 1870 году Тютчев лечился в Карлсбаде: привез туда свою подагру. Там отдыхала вся европейская знать. Здесь же оказалась и графиня Адлерберг.
Сердце поэта встрепенулось, ибо над его первой любовью время было не властно. Он смотрел на Амалию с гордостью и умилением: все женщины, которых он любил, были достойны тех стихов, которые им посвящались в свое время. Но эта — эта заслуживала самого великолепного, самого сверкающего венца! За свою красоту. За свою нежную дружбу. За помощь и бесстрашие. За свое загадочное, так и не понятое никем, много раз осмеянное сердце.
И вот поэтический венец был готов и водружен на ее золотоволосую — по-прежнему золотоволосую, без единой сединки! — голову:
Я встретил вас — и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое — И сердцу стало так тепло… Как поздней осени порою Бывает день, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас, — Так, весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты… Как после вековой разлуки Гляжу на вас, как бы во сне, — И вот слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне… Тут не одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь, — И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..
Они думали, что это будет их последней встречей. Однако…
