– В каком смысле – гражданочкой?
– Ну… он же милиционер.
– Он скоро перейдет на другую работу.
– В душе он все равно останется милиционером.
– И что ты предлагаешь?
– Ничего. Тебе решать…
– А ты? Ты разве не хочешь вернуть себе эту… Дашу?
– Знаешь, мне кажется, что Даша – такая же размазня, как и я. У них в семье наверняка за главного был Архипов, который, как и твой Костя, все брал на себя. На что ей я? Гнилая интеллигенция… Ничего не умею, ничего не могу… даже подраться за любимую женщину…
– Значит, все-таки любимую?
– Пожалуй… Не могу забыть ее, как ни стараюсь… Честное слово, готов выдержать еще один удар по черепу, только бы забыть…. Ты уж прости меня, Элла.
– Значит, развод, Лукьянов?
– Как скажешь.
Элла неловко дернула своей красивой головой и уже значительно тверже сказала:
– Значит, развод.
– А дети?
– Не знаю… Как-нибудь объясним. Не мы первые разводимся…
– Ты же разрешишь мне с ними встречаться?
– Разумеется. Я здравомыслящий человек.
– А жилье? Вы будете жить здесь?
– Знаешь, этот Костя… он очень прямой человек… Для него почти не существует условностей. Он, когда сделал мне предложение, сразу предложил еще и обменяться квартирами.
– В смысле? – удивился Иван Андреевич.
– В том смысле, что нас останется четверо… ну… с детьми и с ним… с Костей… А ты… пока один… У него однокомнатная квартира, но большая… хорошая… Если ты не против…
– Делайте что хотите, – Лукьянов махнул рукой и вышел на лоджию, которую уже успели отремонтировать. Да-а-а… Теперь на ней будет делать силовую гимнастику старший лейтенант милиции Константин Ермаков. Впрочем, дизайн все равно Ивана Андреевича не очень устраивал. А та гроза… она была неспроста. Молнии как бы проводили пространственную черту между ним и Эллой. Они должны были расстаться. Блеск, гром и ливень были как раз по этому поводу. Впрочем, к черту молнии и всяческую мистику! Все просто и прозаично. Он никогда не любил свою жену. Он всегда любил одну лишь Дашу.
В однокомнатной квартире старшего лейтенанта Иван Андреевич освоился с трудом. Она действительно была хорошей: большой и светлой. Ермаков успел отделать ее по последнему слову дизайнерской мысли, что Лукьянову не очень нравилось. Он был традиционалистом. От привычки, что в комнате обязательно должен находиться платяной шкаф внушительных размеров, Лукьянов избавиться никак не мог. По утрам он неизбежно направлялся в ту сторону, где в их с Эллой квартире стоял шкаф. При очередном обнаружении его отсутствия он каждый раз чертыхался и направлял свои стопы в узенький пенальчик гардеробной комнаты. Не нравилась ему и кухня, плавно переходящая в холл, а в остальном его все более-менее устраивало. Вместо лоджии в Ермаковском жилище был балкон, на котором Иван с Михаилом полюбили по вечерам дышать свежим воздухом. Квартира находилась в недавно освоенном строителями районе, а потому из нее открывался прекрасный вид на узенькую речушку, летом утопающую в зелени, а сейчас, осенью, отражающую в своих медленных водах желтую, рыжую и багряную листву.
Михаила Лукьянов у Эллы отвоевал. Собственно говоря, кот и не был ее слабостью. Она, помешанная на чистоте, его вообще не очень-то любила. Только терпела из-за Ивана. Когда-то полосато-серого тощего котенка принесли домой с улицы мальчишки и рыдали в два голоса до икоты, когда Элла выбросила его за дверь. Лукьянов тогда лично сходил за этой невзрачной тварью, собственноручно вымыл малыша в дезинфицирующем растворе, который спешно приготовила жена, потом (опять же по настоятельному требованию Эллы) съездил с ним в ветеринарную лечебницу, после чего котенок, похоже, стал считать его кошкой-мамой или, возможно, папой. Сыновья очень скоро утратили к Михаилу всякий интерес, а Лукьянов к нему неожиданно для самого себя привязался. Толстый гладкий кот, который в конце концов вылупился из тщедушного котенка, тоже признавал одного лишь Ивана Андреевича. Эллу он старался избегать, а иногда даже позволял себе нагадить в ее туфли, если она забывала их убрать в обувной шкафчик. Может быть, помнил, что именно эта женщина некогда выбросила его за дверь.
Иван Андреевич почесал верному Михаилу за ушком, потом толстенькую короткую шею, вздохнул и подумал о том, что живет какой-то ненастоящей жизнью – чуждой ему и ненужной. Он все время выполняет чью-то волю и чужие желания. Конечно, квартира Ермакова неплохая, но из этого района трудно добираться до колледжа. И вообще, в той квартире у него был свой любовно обустроенный угол, с компьютером и книжными полками. В этой он занимался подготовкой к лекциям на кухне. Элла презентовала ему свой ноутбук, который тоже не нравился Лукьянову. Он был рабом привычек. Ему нравилось легкое жужжание вентилятора старого компьютера, на системном блоке которого стояла фотография мальчишек. Он любил смешное пластиковое клацанье принтера, который любовно выбрал сам. Теперь он распечатывал материалы в колледже, что его каждый раз злило.
Сашка с Сережкой долго никак не могли взять в толк, что случилось с папой и мамой и почему в их доме поселился шумный дядя Костя. Потом как-то попривыкли. Все ко всему попривыкли. Только сам Лукьянов ни к чему привыкнуть никак не мог. Ему казалось, что он временно что-то пережидает на задворках Питера, что вот-вот произойдет нечто кошмарное и окончательно сломает ему жизнь. Хотя… куда уж больше…
О Даше он старался не думать. Конечно, она приходила к нему в снах, но по утрам он запрещал себе эти сны вспоминать. Все в прошлом. Все позади. Впереди ничего нет, кроме посиделок с Михаилом на балконе и работы. Хорошо, что хоть работа по-прежнему доставляет ему удовольствие. Сегодня у него вообще-то должен быть выходной, но математичка Анна Петровна Вяземская попросила заменить ее на последней «паре» у второкурсников. Иван Андреевич согласился. Чего бы ему не согласиться? Он человек бесконечно свободный.
Дописав последние вопросы к зачетной работе, он выключил ноутбук, сыпанул в Михаилову миску сухого корма и поехал в колледж.
– Вот спасибо, Ванечка Андреич! – проворковала Анна Петровна, когда Лукьянов зашел в преподавательскую. – Так выручили, так выручили…
– Пустяки, – отмахнулся он.
– Ничего не пустяки! Кроме вас, никто не согласился, между прочим! Такие прямо все деловые!
– У всех действительно своих дел невпроворот, Анна Петровна.
– Да знаю я! – Теперь отмахнулась она. – Вот сейчас чайку глотну и побегу! С сыном – прямо беда! Взрослый мужик, а расклеился как ребенок! Его… ну… возлюбленную… увезли вчера на «Скорой»… Он там с ума сходит. Просил, чтобы мы вместе сходили к ее лечащему врачу. Я ему говорю, что беременность – дело житейское, иногда надо и на сохранении полежать, а он… совершенно никакой…
– Ваша невестка ждет ребенка? – исключительно из вежливости спросил Лукьянов.
