Лайза перестает печатать и вскидывает указательный палец: всем известный жест – просьба минуточку подождать, пока она ответит на звонок своего мобильника.
– Сучья порода, – ворчу я.
Гэвин тут же извещает меня:
– Ты сказала плохое слово.
– Мне разрешается. Я уже большая выросла.
– Я тоже хочу быть большим выродком! – отчаянно вопит сын.
Несколько минут спустя Лайза заканчивает говорить по телефону и обращает свое внимание на Гэвина:
– Ты не против, если я задам тебе сейчас несколько вопросов? Как, поладим?
– Конечно, – отвечает он, пожимая плечами.
– Тебя зовут еще как-нибудь? Можно, я буду звать тебя Гэв? – спрашивает Лайза.
– Можно, я тебя за лицо ущипну? – спрашивает он.
– Гэвин! – прикрикиваю я.
– Какой твой любимый цвет? – спрашивает Лайза Гэвина, и они оба не обращают на меня никакого внимания.
– Мне нравится зеленый. Зеленый – он зеленый. Я пукаю зеленым.
От, чудненько. Звездецовое интервью получается.
– Что ты больше всего любишь кушать?
– Скабетти[60]и мясные шарики. Шарики – это вкуснота! – восклицает Гэвин.
На последней фразе мы с Лайзой обе разом хихикнули.
– Если Финес, Ферб и Спанчбоб[61]затеют драку, кто победит? – задает вопрос Лайза.
Гэвин с минуту думает, прежде чем ответить.
– Спанчбоб, потому он здоровый, крутой мужик. Финес с Фербом – жижа его мочи.
Я закатываю глаза и качаю головой. Интервью по всем правилам спущено в унитаз.
– Какой у тебя любимый праздник?
– Бздех.
– Гэвин, – предупреждаю я.
– Какое у тебя любимое животное?
– Овцы, потому что они глупые, – со смехом отвечает Гэвин.
– Какой у тебя любимый запах?
О, это супер! Задать такой вопрос четырехлетнему мальчику, который только что признался, что для него любимый праздник – газы испустить.
– Кошка-вонючка. И еще ноги, – хихикает Гэвин.
– А какая у тебя любимая песня? – не унимается Лайза.
«Ну, прошу, только не говори, что «99 закавык, но эта сучка в них не значится», не то я задушу Картера во сне за то, что он ее закачал себе в айфон».
– «ДРАНЫЙ КОТ, ДРАНЫЙ КОТ, У ТЕБЯ ПУСТОЙ ЖИВОТ!»[62]– во все горло поет Гэвин.
– Откуда ты вообще знаешь про эту песню? – спрашиваю я его.
Гэвин отвечает пожатием плеч.
– Тебе нравится произносить слова взрослых людей. Откуда это?
– Потому что мне это нравится. Потому что я мужчина.
– Тебе, я слышала, нравится много говорить о своем писуне. Зачем тебе это?
– Потому что это глупо. Я себе штаны обосрал.
Гэвин заливисто смеется над собой.
– Простите? Ты же знаешь, что тебе не положено произносить такое слово, – делаю я замечание.
– Мне еще нельзя и слово га-м‑но говорить. Какого же черта мне положено говорить? – спрашивает Гэвин, закатывая глаза.
Вот с чем мне приходится иметь дело. Должна ли я поправлять его, если он «говно» произносит, пусть и по буквам, как «гамно»? Ну почему, едрена-мать, никто до сих пор не выпустил родительский справочник?
– Какое у тебя любимое занятие?
– Бздеть всем в лицо, – выговаривает Гэвин вперемешку с хихиканьем. – БЗДЕХ!
– Тебе прямо очень нравится то и дело говорить «бздех», – смеется Лайза.
– Потому что мне нравится говорить его всегда-всегда, гнилуха.
Я поставила локоть на стол и положила голову на ладонь. Нечего даже пытаться остановить крушение поезда.
– Что тебе нравится больше, сладости или девочки? – задает вопрос Лайза.
– Моя мамочка делает вкуснющие сладости. Девчонки глупые. Кроме мамочки, потому что у нее есть сиси, – серьезно и честно отвечает Гэвин.
– Ничего себе! Спасибо, миленький, – ворчу я, поднимая голову и глядя на Лайзу, чтобы убедиться, что она в таком же ужасе, как мне и чудится.
– Когда ты вырастешь, на ком захочешь жениться?
Совершенно очевидно: тот факт, что любой шанс получить за это интервью Пулитцеровскую премию давно утрачен, ни на йоту не имеет значения.
Гэвин забирается с коленками на диванное сиденье и громко, смачно чмокает меня в щеку.
– Я хочу на мамочке жениться. Мы будем целоваться, и мы поженимся, и я ее буду на свидания водить, и мы будем лучшими друзьями навеки, и будем делать друг с другом много-много телефонных звонков.
Нет, нет, нет, нет. Просто… нет.
– Телефонных звонков? Ты хочешь сказать, что будешь часто звонить своей мамочке, когда станешь старше? – задает вопрос Лайза.
«Не смей. Ради любви Господа, не смей этого».
– Нет, мы будем делать телефонные звонки, – отвечает Гэвин, – как делают мамочка с папочкой, когда идут к себе в спальню и запирают дверь, а потом выкрикивают и шумят как-то по-чуднóму.
17. Балаган лилипутов и ослов
– «На вопрос, нравится ли ему в детском саду, этот не по годам развитый четырехлеток ответил вопросом, не из полиции ли я. Когда я ответила: нет, я не из полиции, он заявил, что мне следует отправиться в тюрьму, и назвал меня „ослюхой-гнилухой“».
Картер смеется, читая журнальное интервью вслух. Лайза уже присылала мне по электронной почте текст интервью на просмотр, как только закончила его, но увидеть это в отпечатанном виде в одном из самых моих любимых журналов, который я столько лет читала от корки до корки и лишь мечтала о том дне, когда в нем напишут обо мне, – этого хватило, чтоб у меня слегка подвело живот.
– Как ты можешь смеяться над этим? Это совсем не смешно.
– «Гэвин, совершенно очевидно, обожает обоих своих родителей. На вопрос, что ему больше всего нравится в отце, он ответил: «Ночью он укладывает меня в постель и говорит, что, если я буду есть зеленый горошек, мой писун вырастет большим и крепким – совсем как у него», – со смехом читает Картер. – Все, покупаю малому «порше». Он только что поведал всей Америке, что у меня большой и крепкий член.
