Под текстом справки имеется машинописная резолюция Дзержинского, датированная 31 мая 1925 г.: «Все-таки, я думаю, столь широкие преследования сионистов (особенно в приграничных областях) не приносят нам пользы ни в Польше, ни в Америке. Мне кажется, необходимо повлиять на сионистов, чтобы они отказались от своей контрреволюционной р[аботы] по отношению к Советской власти. Ведь мы принципиально могли бы быть друзьями сионистов (Выделено мной. – В. Б.). Надо этот вопрос изучить и поставить в Политбюро. Сионисты имеют большое влияние и в Польше и в Америке. Зачем их иметь себе врагами». (Измозик B. C. Указ. соч.; Вадим Абрамов. Евреи в КГБ).
К сожалению, пока не удалось найти документов, свидетельствующих, что этот вопрос действительно был поднят Дзержинским в Политбюро. Вместе с тем, на мой взгляд, все эти материалы чрезвычайно интересны. Во-первых, они показывают наличие определенных разногласий в партийно-государственном руководстве СССР по отношению к сионистским организациям, особенно социалистического направления, и в некоторой степени объясняют, почему некоторые из них (ЕКРП ПЦ, беспартийная «Гехолуц») просуществовали до 1928 г. Во-вторых, эта переписка, казалось бы, всесильного председателя ОГПУ со своими сотрудниками и его неспособность в данном случае заставить подчиненных действовать так, как считает их руководитель, демонстрируют сущность созданного большевиками режима. Одной из главных его черт было то, что высшей и единственной истиной являлись решения партийного руководства. И только это руководство могло одну истину заменить другой, даже прямо противоположной. Но все остальные были обязаны соблюдать «правила игры», иначе система их безжалостно выкидывала, независимо от занимаемого поста. Поэтому председатель ОГПУ мог неоднократно рекомендовать своим сотрудникам другую линию поведения, но они продолжали действовать, ориентируясь, прежде всего на партийные и внутричекистские решения по подавлению любого инакомыслия.
Разногласия внутри чекистского руководства по поводу сионистов достигли апогея в 1924–1925 гг., когда Феликс Дзержинский, одновременно глава ОГПУ и НКВД, фактически проигнорировал общее мнение своих подчиненных – Вячеслава Менжинского, Генриха Ягоды, Якова Агранова, Т. Д. Дерибаса и Якова Генкина (четверо, кроме заместителя Дзержинского Менжинского, были евреями. Дерибас возглавлял Тайную секцию, руководившую работой по политическому наблюдению, а Генкин заведовал сектором, занимавшимся сионистами) утверждавших, что сеть сионистских организаций представляет угрозу для советского строя и должна быть уничтожена. (См. также: Ганелин Р. Ш. Сталин и Гитлер (встречались ли они, какую роль играл в создании их союза еврейский вопрос?) // Барьер. Антифашистский журнал. 2000, № 1(6). С. 31–90.)
В письмах, направленных ведущим работникам ГПУ, Дзержинский потребовал прекращения преследований и арестов сионистов, будучи убежден в том, что цели, преследуемые сионистами в Палестине, приносят больше пользы, чем вреда для советского государства. Более того, он считал, что преследование сионизма является «политической ошибкой», которая поставит сионистов, как в Советском Союзе, так и за рубежом в оппозицию к советскому правительству. (РГАСПИ. Ф.76. Оп. 3. Д. 326. Лл.1–4. Эти документы опубликованы полностью на английском языке (Baizer M., Izmozik V. Dzerzhinskii’s Attitude toward Zionism Jews in Eastern Europe. Spring 1994. Vol. 25. P. 64–70) и частями на русском (Измозик В. Ф. Э. Дзержинский, ОГПУ и сионизм в середине 20-х годов. Вестник еврейского университета, 1995, №. 1 (8). С. 141–146).
Позиция Дзержинского по сионизму весьма показательна. Если его преемники в 40—50-х гг. считали сочетание еврей-чекист неприемлемым, потому что, скорее всего, такой чекист – сионист, то Дзержинский смотрел на это сквозь пальцы. Очевидно, что его просионистские симпатии объяснялись не только «государственными соображениями», но и чисто личными причинами. В последние годы появились публикации с ранее неизвестными подробностями происхождения «Железного Феликса» и его юности. Его отец мелкопоместный дворянин Эдмунд-Руфин Иосифович Дзержинский (1839–1882) по одной из версий родился с фамилией Фрумкин и был евреем по национальности. Он стал выкрестом, приняв христианство. С 1875 г. он заболел туберкулезом и по совету врачей осел в нынешней Белоруссии в Налибокской пуще, в имении Дзержиново, по названию которого и взял себе фамилию Дзержинский. Мать будущего шефа ВЧК – Янушевская Хелена Игнатьевна (1848—14.01.1896) официально полька, по деду – шляхетского рода. Известно, однако, что мать Феликса учила его и всех своих детей читать на идиш, который юный Феликс быстро освоил и говорил на нем свободно. Мать его любила евреев и все еврейское. Но вот Россию и русских Хелена с малых лет люто ненавидела. В таком же духе она воспитала и детей: прививала им неприязнь ко всему русскому, ко всему православному, ненависть к «поработительнице Польши» – России.
В 1922 году, когда Дзержинский был уже главой ВЧК, он написал жуткие слова об этих своих юношеских чувствах к русским: «Еще мальчиком я мечтал о шапке-невидимке, чтобы уничтожить всех москалей». Мечта его, как известно, сбылась. Н. Коняев приводит такие цифры: «В 1920 г. население РСФСР составляло 158 млн человек, а в 1926 г. – 147 млн. За 6 лет население уменьшилось на 11 млн человек. Но гражданская война уже кончилась. При нормальном правительстве естественный прирост за этот период должен был составить 18 млн человек. Но прироста не было. Следовательно, потери составили 29 млн человек – почти по 5 млн в год!». Если бы не помер Железный Феликс, «сгорев на работе» в 1926 г., то, глядишь, его мечта перебить всех «москалей» была бы выполнена с еще более внушительными показателями. Как и мать, Феликс ненавидел все русское. И так же, как она, восхищался евреями.
Он довольно быстро сориентировался в том мутном потоке партий, союзов и фракций, который год за годом подтачивал основы Российской империи, еще до того, как ее залили кровью большевики. Шефом красного террора его сделал случай. 19-го декабря 1917 г. в Смольном в комнате № 75 Ленин, слушал доклад управляющего делами совнаркома, Владимира Бонч-Бруевича. Тот докладывал о царящей панике среди головки партии, о поднимающемся недовольстве народа против большевиков, о возможности заговоров и покушений. Ленин, нервно дергаясь, перебил Бонча: «Неужели ж у нас не найдется своего Фукье-Тенвиля (Фукье-Тенвиль Антуан Кантен (1746–1795) – общественный обвинитель Революционного трибунала, отличавшийся особой жестокостью – Авт.), который привел бы в порядок контрреволюцию?» И на другой день образ Фукье-Тенвиля октябрьской революции не заставил себя ждать. «Этот человек жил тут же, в снежном городе Петра, захваченном большевиками. Высокий, похожий на скелет, одетый в солдатское платье, висевшее на нем как на вешалке, 20-го декабря в Смольном на расширенном заседании совнаркома появился Феликс Дзержинский, – писал об этой истории Р. Гуль. – Под охраной матросских маузеров, в куреве, в плевках, в шуме, в неразберихе событий, среди “страшных” и “веселых чудовищ” большевизма, кого в минуту откровенности сам Ленин определял “у нас на 100 порядочных 90 мерзавцев”, – после многих речей, “пламенея гневом”, выступил и октябрьский Фукье-Тенвиль. Феликс Дзержинский говорил о терроре, о путях спасения заговорщицкой революции. В его изможденном лице, лихорадочно-блестящих глазах, заостренных чертах чувствовался фанатик. Он говорил трудно, неправильным русским языком с сильным польским акцентом и неверными удареньями. Говорил, волнуясь, торопясь, словно не сумеет, не успеет сказать всего, что надо: “Революции всегда сопровождаются смертями, это дело самое обыкновенное! И мы должны применить сейчас все меры террора, отдать ему все силы! Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции, юстиция нам не к лицу! У нас не должно быть долгих разговоров! Сейчас борьба грудь с грудью, не на жизнь, а на смерть, – чья возьмет?! И я требую одного – организации революционной расправы!” – криком заканчивал свою речь изможденный, насквозь больной человек, похожий на переодетого в солдатское платье монаха. Фукье-Тенвиль найден» (Гуль Р. Указ. соч.).
