Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
– Ну да. И вы обе в моем алкоголизме виноваты будете. Если б сразу, вместе мы сюда пришли, так вместе бы враз и выпили…
Верочка посмотрела на них внимательно и строго – нашли, мол, для шуток своих время и место. Потом присела на скамеечку рядом с Ингой, зашуршала торопливо и виновато пакетами. Инга сидела, зажатая меж плотными сестринскими телами, прислушивалась к самой себе. Господи, хорошо как. Хотя и впрямь для таких чувственных откровений не время и не место – права Верочка. А все равно хорошо. Хорошо, когда рядом чувствуешь не обиду и не привычное равнодушие, а понимание сестринское. А может, и любовь даже.
Надя потянулась к бутылке, снова разлила водку – теперь уже в три стаканчика. Верочка заплакала, обняв свободной рукой Ингу за плечи, подняла к портрету отца свое простоватое наивное лицо. Слезы катились одна за другой по ее круглым белым щечкам – Инге даже ладошку захотелось под них подставить. Вместо этого она ткнулась лбом в Верочкино мягкое плечо, прошептала тихо:
– Только ты не казнись, Верочка, что папину волю не выполнила. Ты все сделала правильно. Посмотри – видишь, он нами доволен…
– Прости нас, папочка… – сдавленно всхлипнула Вера, поднимая стаканчик с водкой. – Прости…
Они снова выпили, захрустели принесенными Верой солеными огурцами. Вытерев слезы, Вера вдруг обратилась к Инге строго:
– А у ворот там чья машина стоит? Не Севы ли Вольского?
– Ага. Его машина стоит, – подтвердила Инга.
– А что он здесь делает?
– Как это – что? Меня ждет. Он мне сегодня, между прочим, предложение сделал…
– Какое предложение? – хором спросили сестры, одновременно повернув к ней головы.
– Обыкновенное, какое. Руки и сердца. И всего остального своего имущества. Движимого и недвижимого. Сказал, что сейчас вместе ко мне поедем, что я могу всю свою прошлую жизнь за полдня свернуть. И еще сказал, что я чистый холст…
– Какой еще холст? Ты чего говоришь, Инга? И впрямь напилась, что ли? – подтолкнула ее вбок локтем Надя.
– Не-а. Не напилась. Так и сказал, что я чистый холст, на котором он картину писать будет. Красивую. В золотой рамке, с жемчугами, бриллиантами и другими драгоценными каменьями…
– Ну сейчас, размечтался! – громко возмутилась Надя. – Наивный какой чукотский мальчик… Картину, видишь ли, ему написать захотелось…
– А что такое, Надь? Почему нельзя? – с интересом подняла на нее глаза Инга.
– Да потому! Что я тебя, не знаю, что ли? Так ты и далась – картину на тебе писать… Да ты сама на ком хошь любую картину напишешь, если захочешь! Это ты с виду только хлипенькая такая, чистым холстом прикидываешься…
– Это ты меня сейчас похвалила? Или поругала? – слегка подтолкнула ее плечом Инга.
– Да похвалила, конечно же, похвалила… – вздохнула легко Надя и тут же взвилась над сестрой, раскрылась широкими выпрямленными плечами, как большая птица: – А только Вадима я тебе все равно не отдам! И не мечтай даже! Он навсегда мой! Вот тебе, поняла?
Сложив из пальцев толстую фигу, она сунула ее под нос Инге так резко, что та отпрянула испуганно. Потом коротко и виновато взглянула в сердитое и честное лицо сестры, ловко просунула голову ей под руку, обняла за шею, прижалась к ее влажной щеке:
– Прости, прости засранку… Ну прости, прости…
– Да ладно, проехали… – нарочито сердясь, проворчала Надя.
Верочка смотрела на них непонимающе, моргала светлыми короткими ресницами. Потом протянула тихо:
– Девочки, а вы о чем это? Я, если честно, ничего не поняла… Я от водки совею сразу, совсем глупая становлюсь…
– Да так, ничего страшного, Верочка, – успокоила ее Надя. – Не бери в голову. Пробежала тут меж нами одна черная кошка.
– Почему – пробежала? Она всегда раньше меж нами жила… – тихо, будто для самой себя, проговорила Инга.
– Ну да, и правда жила, – так же тихо подтвердила Надя. – Никогда мы меж собой полностью сестрами не были, в этом ты права. Только теперь вот удосужились…
– Ну что ж, и то хлеб! – подняв на сестру глаза, благодарно проговорила Инга. – Хоть одну отцовскую волю мы с вами исполним – жить в любви сестринской. А из остального, нам наказанного, выходит, и ничего больше…
– А ты знаешь, какую записку нам Люба оставила, уходя?
– Нет… А какую?
– А такую – прощайте, мол. Больше не появлюсь в вашей жизни. Никогда. Считайте, что меня и не было… Так что и эту волю отцовскую мы не соблюли, девочки. Не подружились с ней…
– Что ж, умная женщина эта Люба, как оказалось, – тихо произнесла Инга. – Никого нельзя силой заставить ни любить, ни дружить. И даже последней волей нельзя. Каждому свое, как говорится…
– А ты-то как, Инга? С Севкой-то что решила? Мы так с Верочкой и не поняли… Примешь его предложение?
– Да ничего я такого не решила! Чего тут решать, раз душа не лежит. Да и вообще… У меня там Родька за Светланой Ивановной горшки выносит, а я…
– Какой Родька? У тебя еще и Родька есть?
– Да нет… В общем, это не то… Он мне приятель просто. Или больше, чем приятель… Я уж и сама теперь не знаю…
– Горшки, говоришь, выносит? Сын родной, значит, за мамой не выносит, а этот выносит? Ничего себе, приятель! Тут, похоже, никаким таким приятельством и не пахнет. Тут уж, дорогая моя, пахнет настоящим чувством. Таким, которому картины в золотых рамках без надобности… Тоже мне – сравнила чужое дерьмо с картинами! – безапелляционно произнесла Надя, разрубив перед Ингиным лицом рукой воздух.
– Но ты же, Инночка, всегда этого Вольского любила! – подала слабый голосок Верочка. – И что в том такого плохого, если ты в этой… в золотой рамке жить будешь? Хорошо же! Ты за нее не решай, Наденька. Пусть уж она сама…
– Ну да. Для кого-то и хорошо, может. Но только не для Инги, – грустно возразила ей Надя. – Характер у нее не тот, чтоб чьим-то чистым холстом быть. Папин у нее характер-то, вот в чем дело… А вообще, действительно пусть сама решает. А мы с тобой любое ее решение примем. Даже самое неправильное. Потому что она – сестра нам…
Они посидели еще какое-то время молча, плечом к плечу, на маленькой скамейке, как три нахохлившихся воробья – два больших и один маленький. Потом Надя скомандовала:
– Ну что, пошли, что ли? А то Инга на поезд опоздает…
– Ой, и правда! – встрепенулась испуганно Инга. – Пошли, девочки! Надо убрать тут все, скамеечку на место отнести… Я ее взаймы взяла…
Они встали, посуетились еще немного и бестолково, собираясь, потом поклонились отцовской могиле в пояс и пошли. Отец провожал их с портрета добрыми глазами. Инга шла меж сестер, маленькая и худая, как ребенок. Меж Веры и Надежды. И несла в себе их любовь осторожно, будто боясь расплескать ненароком.
Севка выскочил им навстречу из машины, поймал Ингин взгляд, посмотрел в томительном ожидании. Потом, скользнув взглядом по лицам Веры и Нади, повел плечами, будто от них отстраняясь.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
