Главой посольства, как это ни удивительно, оказался не седобородый старец, а чуть ли не самый молодой из пятерки вошедших, назвавшийся Пестерем. На вид ему было не больше тридцати лет.
Свое прозвище он получил, еще обучаясь в Рязанском университете, когда кто-то из товарищей, восхитившись его памятью, воскликнул: «Да у тебя не голова, а пестерь[78]бездонный! Сколько туда ни кладешь, а все место остается!»
К посольскому делу царь привлек его, памятуя об отце этого парня, старом боярине Хвоще, павшем от черниговских мечей двадцать с лишним лет назад. Сыграла роль и необычайная легкость, с которой Пестерю давались иноземные языки.
Выучку он проходил у самого Евпатия Коловрата, начинал с башкир и половцев, после чего, уже досконально освоив их говор, поехал толмачом в составе одного из русских посольств к Чагатаю. Потом было второе, где он уже занимал ранг повыше – ходил в помощниках, набираясь уму-разуму.
Нынешняя его поездка стала первой, в которой Пестеря, неожиданно для всех и даже для него самого, назначили начальным надо всеми.
Может, Константин и не рискнул бы его поставить, но молодой посол по зову государя первым прибыл из Рязани в Нижний Новгород, а затягивать с отправкой было нежелательно. Наоборот, с нею надлежало поторопиться, потому что разведка разведкой, но близко к основному войску ей не подойти – не подпустят сторожевые дозоры. А уж о том, чтобы пробраться в стан самого Бату, который, как предполагалось, расположился где-то в степях, и вовсе не могло быть речи.
Узнать же, что задумал вероломный хан, почему так резко нарушил перемирие, отправив своих людей под Переяславль-Залесский, сколько у него сил и какие строит планы – крайне необходимо, потому что без этого ничего нельзя предпринять. Посольство, представляя собой легальную разведку, имело гораздо больше таких возможностей. А сидеть в ожидании монгольских послов – тоже неразумно. Мало ли что они наговорят. Бату мог и вовсе их не прислать – и что тогда?
И все равно Константин медлил с отправкой. Уж больно горяч парень. И себя погубит, и порученное ему дело. Через день дипломатический корпус царя пополнился несколькими мужами посолиднев. Теперь выбор имелся, но как раз в это время Константин получил первую весточку из степи.
Прискакавшие башкиры уверяли, что весь двадцатитысячный корпус государя принял бой и полег под монгольскими саблями. Всем стало окончательно ясно – война началась. Поняв, что дальше затягивать с отправкой нельзя, Константин собрал всех посольских мужей, успевших прикатить следом за Пестерем, и устроил совет.
Но Пестерь и тут оказался на высоте, став единственным, кто думал в унисон с государем. Остальные же крутили-хитрили-юлили, уклоняясь от прямых ответов, – сказывалась выработанная привычка. Вот если бы царь произнес свое слово, то тогда они бы от него ни на шаг, а так…
Но даже из уклончивых ответов бывалых людей можно было понять, что все они склоняются к заключению повторного мира с монголами, пусть и временного. Уж больно силен ворог. А что до булгар, то союзниками придется пожертвовать, если Бату пойдет на них, – Русь дороже.
Один лишь Пестерь в самом начале обсуждения – младшим предоставляли слово первым, чтобы на них не давил авторитет мнения старших – громко заявил, что коли у царя есть уговор с Абдуллой ибн Ильгамом, то нарушать его – последнее дело.
– К тому же у степняков есть хорошая присказка, – заметил он в заключение. – Спасая стадо овец от волков, глупо бросать им ягненка. Этим их голод все равно не утишишь, а токмо раззадоришь, и стая еще злее будет гнаться за отарой, пока не перережет всех овец. Руда тех, кто полег в степи, жаждет отмщения! На все воля твоя, государь, но ежели ты и впрямь хочешь вести с ними речь о мире, то прошу меня не посылать. Боюсь, не возмогу я себя пересилить.
– Но те же степняки говорят и иное, – взял слово Ожиг Станятович, который был даже постарше самого Коловрата. – Не подтянув подпруги, зачем вдевать ногу в стремя? Ты сам сказывал, государь, что воев у тебя покамест мало. Тогда зачем горячиться, если нам с эдакой силищей не совладать?
– А еще степняки говорят, что нельзя спать в юрте, если в ней ползает ядовитая калюка[79], – не уступал Пестерь.
– А я о покорности и не говорю, – заявил старый боярин. – Тут иное потребно – время оттянуть. Улещать, уговаривать, жажду мира выказывать, а самим помалу сабельку востру из ножен вытягивать. Голыми руками с той калюкой не совладать. К тому же далече она еще. Из тех степей сколь ей до нас добираться? То-то.
– А теперь вычти те дни, за которые башкиры до нас добрались, – не удержался от замечания Константин. – Пусть монголы медленно идут, к тому же я надеюсь, что и мой Святозар их за пятки пощипывает, чтоб особо не разгонялись, но все равно. Боюсь, что не так уж они и далеко, как всем нам хотелось бы. Ну ладно, – он повернулся к другу, сидящему рядом. – Раз все высказались, то неплохо бы напоследок узнать, что Вячеслав Михалыч мыслит.
– Как говаривала… – начал было поднявшийся с места воевода, но, заметив укоризненный взгляд Константина, тут же осекся и сказал иначе: – Мы их и так сколько лет уговаривали. Конечно, можно сказать, что тем самым удалось мир до сих пор сохранить. Все так. А может, они потому и обнаглели, что нашу мягкость за слабость сочли. Думаю, что сейчас нужно как раз твердость выказать, чтобы их обмануть.
Пестерь заулыбался, но Вячеслав не закончил говорить, а продолжал:
– Конечно, готовности к встрече дорогих гостей у нас пока нет. Пока что под Нижний всего десять полков прибыло. Этого и впрямь мало. И даже если за ближайшую седмицу[80]от силы еще десять или пятнадцать полков прибавится – все равно мало. В степи у нас столько же имелось, но все они полегли. Значит, у Бату не меньше пятидесяти тысяч, а то и побольше. Это силища. Тем, что у нас есть и прибудет, такую не одолеть. То есть время потянуть, конечно, нужно, тут и спорить нечего.
Пришла очередь улыбаться Ожигу Станятовичу, но вскоре улыбка сползла и с его лица.
– Но просить Бату все равно нельзя. Почуяв нашу слабину, он еще больше обнаглеет. Так что уступать не годится, – закончил воевода.
Константин кивнул, но своего приговора так и не вынес, отложив решение. Лишь ближе к вечеру следующего дня он вновь собрал послов и заявил, что начальным станет Пестерь, а в помощь ему поедут еще шестеро. Почти все названные имена удивили присутствующих не меньше, чем назначение Пестеря.
Из ветеранов к монголам отправлялся лишь Ожиг Станятович, остальные же все из молодых. Двое из них вообще дипломатией не занимались. Дела, которые одному из них поручал верховный воевода, а другому – Любомир, они предпочитали делать ночью и без лишних свидетелей.
Однако царь, к которому подошел старый боярин, заподозрив неладное, заверил его, что оба посланы совсем для другого. Просто лучше опытного спецназовца никто не сумеет сосчитать количество воинов, идущих под бунчуками Бату, да и прочие вопросы, касающиеся ратных дел и развязывания языков у воинов хана, лучше доверить им.
