Меня разбудил какой-то шум. Кто-то бродил вокруг дома… Я приподнялся и стал прислушиваться. Снаружи попытались открыть нашу дверь. Я не удержался и вскрикнул.
— Что такое? — спросил сержант. Шаги быстро удалились.
— А! Это ночные птицы! Убирайтесь, канальи, а не то я пущу вам пулю вслед.
Я взглянул в окно. Вся улица была полна мародерами, обкрадывавшими убитых и раненых. Они осторожно перебирались от одного к другому. Дождь лил, как из ведра. Это была ужасная картина!
Рано утром сержант разбудил нас, и мы вышли из дома. Кирасир валялся теперь на земле. Лошадь продолжала стоять рядом.
Сержант провел лошадь за уздцы сотню шагов и, разнуздав, воскликнул:
— Иди, ешь!
Бедное животное медленно пошло по саду.
По дороге сержант вырвал из земли несколько штук моркови и репы и стал есть. Я последовал его примеру.
Поле около Линьи все было сплошь завалено телами людей и лошадей. Лошади валялись, вытянув свои длинные шеи и подмяв под себя людей. Иногда кто-нибудь делал нам знак рукой. Лошади пытались встать и, падая снова, раздавливали раненых.
Кровь! Всюду кровь! Но теперь я уже не обращал на нее внимания.
Часов в семь мы добрались до нашего лагеря. Там мы с радостью встретились с Зебеде. В лагере уже варился суп, и аппетитный запах распространялся кругом. Мы с удовольствием закусили. Мне казалось, что даже в день свадьбы я так вкусно не едал.
Погода стала лучше. Среди облаков блеснули лучи солнца. В это время пруссаки отступали от Сомбрефа. Все думали, что, по обыкновению, наша кавалерия пустится их преследовать, но император не отдал такого приказа.
Началась перекличка. Генерал Жерар сделал смотр четвертому корпусу. Наш батальон пострадал больше всех. У нас выбыло из строя триста шестьдесят человек.
Затем нас распределили на отряды и послали подбирать раненых. В Линьи уже не было места куда их класть, и часть раненых отправили во Флерюс.
Раненых было трудно различить среди горы трупов.
Поисками раненых занимались военные врачи и местные доктора. Мы только помогали нести их и класть на повозки.
Я не мог понять, как это нам удалось выбраться из этой резни. Кое-где трупы лежали в несколько рядов. Кровь текла ручьями. На улицах, где проезжали орудия, виднелась красная грязь — человеческое мясо и размозженные кости.
Если бы молодежь, мечтающая о войне, кресте за храбрость и нашивках, увидела эти картины, она бы стала думать иначе!
Представьте, что думают несчастные раненые, свалившиеся на дороге, когда они слышат приближение тяжелых пушек, запряженных громадными, подкованными лошадьми! Да, раненые, конечно, плачут, кричат о помощи, но их никто не слушает. Пушки и зарядные ящики едут через них, как по грязи, ломают им кости, калечат их.
Я видел солдат, убитых в момент их яростного возбуждения. Их лица почти не изменились. Они не выпустили ружья из руки и стояли у стен. Вам казалось, что вы еще слышите их крики:
— В штыки! Не давать пощады!
Я видел полумертвых людей, которые продолжали драться. Во Флерюсе приходилось отделять раненых пруссаков от французов, потому что они вставали со своих коек и были готовы разорвать друг друга в клочки.
Война делает людей дикими животными. Горе тем, кто толкает людей на войну!
Глава ХХII. Тяжелая ночь
Мы подбирали раненых весь день.
Около полудня по всей линии бивуаков пронеслись крики: «Да здравствует император!» Император со своим штабом делал смотр армии. Через час крики смолкли. Войска, очевидно, двинулись в поход.
Мы долго ожидали приказа идти вслед, но к нам никто не являлся. Капитан Флорантен поехал посмотреть в чем дело и вернулся с криком:
— Бейте сбор!
Остатки батальона выстроились и скорым шагом двинулись из деревни. Вся армия уже ушла. Многие отряды тыла тоже не получили приказа выступать и, увидев, что армия двинулась, пошли за ней сами, без приказа.
Я был рад, что мы остались в тылу, и никто нас не мог упрекнуть за это: ведь нам было приказано подбирать раненых! Но капитан Флорантен считал это для себя позорным.
Мы шли быстро. Снова начался дождь, и нам приходилось шлепать по грязи. Ночь наступала. Такой отвратительной погоды я никогда не видел. Дождь лил как из ведра, мы промокли до нитки. К тому же изрядно проголодались.
Бюш повторял:
— Если бы мне сейчас дали десяток печеных картошек, я был бы вполне доволен!
А я в своих грезах видел нашу теплую, уютную комнатку, Катрин, угощающую нас с дядюшкой Гульденом жирным супом и котлетами.
Стало совсем темно. Мы узнавали дорогу только по грязи: шлепай по грязи и не собьешься!
Около восьми часов мы услышали отдаленный гул.
Одни сказали:
— Это гроза!
Другие:
— Это пушки!
К вечеру мы подошли к перекрестку двух больших дорог, который назывался «Катр-Бра»[23]. Здесь маршал Ней дал сражение англичанам, чтобы помешать им прийти на подмогу пруссакам. У Нея было 20 тысяч против 40 тысяч англичан.
На перекрестке стояло два дома, переполненных ранеными. Кругом поля овса и ячменя были завалены трупами. Здесь я впервые увидел красные мундиры английских солдат.
Капитан велел нам остановиться и вошел в один из домов. Мы остались мокнуть под дождем. Через некоторое время капитан вышел в сопровождении дивизионного командира Донзело. Командир громко смеялся. Оказалось, что нам следовало идти совершенно в другую сторону и присоединиться к армии Груши. Нам было приказано немедленно двинуться дальше.
Я думал, что упаду от усталости. Дело стало еще хуже, когда мы догнали обоз и были вынуждены идти около дороги, по глинистому полю.
К одиннадцати часам ночи мы пришли в Женапп. Деревня была загромождена фургонами, пушками и обозом. Отсюда мы пошли прямиком через поля и нивы, словно дикари, не щадящие ничего. Через каждые двести шагов были расставлены драгуны, которые кричали: «сюда! сюда!» и указывали дорогу.
В полночь мы вышли на дорогу. Здесь стояла ферма, в которой находился генералитет. Наш капитан вошел туда, а мы один за другим, не обращая внимания на оклики офицеров, перелезли через изгородь и стали вырывать штыками репу и другие овощи. Через две минуты весь огород был опустошен.
Когда капитан вернулся, мы уже по-прежнему стояли в рядах.
За грабеж во время войны обыкновенно расстреливают. Но что нам было делать? Нам не выдавали в тот день рационов, и у нас было с собой лишь по горсти риса. А без говядины от риса мало толку. На другой день — перед битвой при Ватерлоо, нам выдали лишь по порции водки.
