А потом появилась Галя, и другие женщины стали абстракцией. Когда смотришь на картину в музее, вряд ли возникнет желание утащить ее и повесить у себя в спальне. Так и он: смотрел на женщин, оценивал их красоту, ум, обаяние — и с радостью шел домой, к жене. Даже тогда, когда Галя, похожая на огромную пятнистую жабу, всю беременность страдала от изнурительной тошноты и обмороков, когда не отходила от постоянно ревущей Аленки и воспринимала Ивана не иначе как подсобного рабочего, — даже тогда она была самой лучшей. Ни разу за семь лет у него не возникло мало-мальски серьезного интереса к другой женщине. Что же случилось теперь?
Еще недавно Женя была просто светлым, нежным видением. Чем-то из другой жизни. Картинкой, увиденной из окна поезда на полном ходу. И вдруг, в один момент, она стала всем. Не успел Иван понять это, как потерял ее. Наверно, навсегда. И лучше бы она оставалась мечтой. По крайней мере, в этом была пусть безумная, но надежда…
Надо было съездить на Киллерский канал — так досужие остряки прозвали известный громкими заказными убийствами канал Грибоедова. И ни одно, кстати, до сих пор не раскрыто. И не будет раскрыто, похоже, никогда. В этом плане даже маньяки предпочтительней. Да и кто же их позволит раскрыть! Так что если бы «глухарей» не было, их следовало бы придумать.
Закончив с делами, Иван неожиданно для себя поехал в сторону Никольского собора. Он редко бывал в церкви, хотя и считал, что бог скорее есть, чем нет. Иногда появлялось желание, такое, как сегодня, — и он ехал в Лавру, где крестился в двадцать два года, больше за компанию с другом, чем по убеждению, или в Никольский, где крестили Аленку. Он ставил свечи и долго стоял в полутьме, вдыхая ни с чем не сравнимый запах горячего воска и ладана, исполняясь спокойствия и умиротворения.
Небесный, праздничный в солнечную погоду, сегодня собор выглядел таким же унылым, как и все вокруг. Даже золото куполов будто поблекло. Звон колоколов доносился как сквозь вату. Иван долго не мог найти место, куда поставить машину, чтобы не пришлось идти слишком далеко, в результате умудрился заехать в какой-то служебный проезд и протискивался потом к входу в собор через пролом в ограде, петляя между огромными лужами и уворачиваясь от ливших с крыш подсобных помещений потоков воды. Он нащупал в кармане мелочь, но, к его удивлению, все нищие куда-то попрятались.
Иван подошел к лику Богоматери, поставил свечку и долго-долго смотрел на ее прекрасное, скорбное лицо. Ожидаемый покой не приходил. Наоборот, ему стало еще тяжелее. Казалось, что Мария смотрит на него с укоризной. «Твоя любовь, — говорили ее глаза, — не нужна никому. Это боль, это горе — и тебе, и ей, и твоим близким».
Любовь? Но любовь ли? Его тянуло к Жене, он хотел ее. Галя… Это другое. Это часть его. Это воздух, которым дышишь, не замечая, что он есть. С ужасающей ясностью он понял, что, не оттолкни его Женя, это все равно не принесло бы счастья. Первый порыв прошел бы — и чувство вины перед Галей, Аленкой, тоска по ним убили бы всю радость.
Но и эта ясность не дала успокоения. Разум говорил о том, что все к лучшему, что нужно только набраться терпения и ждать, когда боль уйдет. Однако все его существо — душа или тело, какая разница! — кричало и плакало, прощаясь с той, которая никогда ему не принадлежала. Желание было слепым и глухим, оно не хотело слушать доводы разума, оно вопило, будто капризный ребенок, рвало на части, грызло, как украденный лисенок маленького спартанца…
Иван купил еще одну свечу и поставил ее к иконе Всех Святых. Этот образ ему почему-то никогда не нравился, но сейчас ему хотелось думать, что среди маленьких, едва различимых фигурок есть и святая Евгения. Иван, не отрываясь, смотрел на огонек свечи и думал о Жене.
Кто-то подошел сбоку. Женщина зажгла свою свечку от его свечи и поставила рядом. Она, так же как и он, пристально смотрела на огонек и что-то шептала. Иван хотел уйти, но будто какая-то сила заставила его взглянуть на нее.
Это была молодая девушка лет восемнадцати, миниатюрная и стройная. Легкий шарф прикрывал длинные волосы цвета пылающей меди, огни отражались в огромных малахитовых глазах. Лайковая куртка, короткая юбка, высокие сапоги… Во всей ее фигурке было что-то такое… чувственное и вместе с тем невинное.
Девушка не замечала ничего вокруг. Она молилась — и, казалось, вкладывала в молитву всю себя. На ее лице читалась такая боль, такое отчаяние, что Ивану стало не по себе.
«Магдалина!» — подумал Иван и заметил, с каким неодобрением посмотрела на девушку пожилая служительница, убиравшая из подсвечника огарки.
И снова, уже в который раз, он вспомнил разговор с друзьями о красоте. И эту навязшую в зубах пословицу: «Не родись красивой…»
Иван вяло ковырял вилкой котлету с картошкой, стараясь не вслушиваться в болтовню Гали и Аленки. В этот момент он пожалел, что на кухне нет телевизора, хотя никогда не любил есть под аккомпанемент новостей или мыльной оперы. Мысли упорно возвращались к тому, что произошло днем. Чтобы отвлечься, Иван приказал себе думать о работе.
Из Никольского собора он поехал обратно на Литейный, чтобы встретиться со специалистом по сектам и прочей нечисти. Специалист оказался дамой неопределенного возраста в чине капитана. Это была приятная эстонка родом из Нарвы со странным именем Таммеркырв («зовите меня Тамарой»), говорившая с легким акцентом: типично оглушая согласные и удваивая гласные. Ее крохотный кабинетик был буквально завален книгами, журналами и газетными вырезками. На столе красовался потрясающий ноутбук. Такие Иван видел разве что в западных боевиках про коррупцию в высших эшелонах власти. «Вот бы Костик позавидовал», — подумал он: его подмастерье, как он сам себя называл, хакер-любитель, компьютерами просто бредил.
Они выпили кофе, Тамара рассказала с десяток жутких историй, но, в общем-то, помочь ничем не смогла. «Понимаете, Иван, — говорила она, то и дело поправляя падавшую на глаза прядь волос, — мы знаем, что сатанинские секты у нас есть, но, как вы понимаете, зарегистрироваться они не торопятся. Что касается ритуальных убийств, по-настоящему ритуальных, то тут непременно предполагается церемониал: определенные действия в определенной обстановке, имеющие символическое значение. У сатанистов ритуалы публичны, обычно они приносят жертвы на своих праздниках. И перерезанное горло — это тоже символ. Но если человек просто начитается оккультной литературы и начинает убивать кого-то во имя сатаны, то он элементарный маньяк. Помните убийство на Коломяжской свалке? Там тоже были сатанинские мотивы и перерезанное горло. А еще шизофрения, героин и мальчиковые забавы — до кучи. В общем, это не по моей части. Хотите, я вас познакомлю с человеком, который занимается маньяками?»
Снова знакомиться с Китаевым Иван не захотел и ушел то ли разочарованный, то ли успокоенный, что обошлось без сатанистов, — он и сам толком не мог понять.
Потом его затянула обычная каждодневная рутина — беготня, писанина, телефонные звонки, и в этой круговерти душевная боль испуганно притихла, но стоило рабочему дню закончиться — как все вернулось.
