«Логунов, что ты делаешь?! Ведь это форменное давление. Ты же намекаешь, что она должна кого-то узнать!»
Женя, по-прежнему не говоря ни слова, взяла фотографии. Ивану показалось, что она побледнела.
— Нет, Иван Николаевич. Извините, — внимательно рассмотрев каждый снимок. Женя сложила их стопочкой и отдала ему. — Если бы я увидела его так… живьем… И то не знаю, не уверена.
Что-то было не так. Что-то беспокоило. Ее бледность. Выражение лица, когда она рассматривала фотографии. Едва уловимая дрожь. Или нет, руки дрожали и раньше — вон на салфетке пролитый чай. Иван взглянул на свои пальцы — та же картина.
«Узнала кого-то? Боится? Или?.. Нет, не может быть. Неужели это из-за меня?»
Иван вспомнил взгляд, которым она проводила их со следователем.
— Женя…
В горле пересохло. Иван как зачарованный смотрел в ее зеленовато-коричневые глаза и не мог оторваться. Он тонул в них, как в бездонном омуте, летел куда-то, не видя уже ничего. Вечная сказка, старая как мир игра…
Ослепленный, оглушенный стуком собственного сердца, Иван протянул руку, опрокинул чашку, вспыхнул, как мальчишка, и снова протянул руку — к чашке. Их пальцы встретились, и Иван понял, что все затертые до дыр сравнения — как огонь, как электрический ток, как искра — действительно верны и именно поэтому так банальны. Дожив до тридцати трех лет и узнав за свою жизнь немало женщин, он, трезво мыслящий и в чем-то слишком рациональный, впервые столкнулся со страстью — мрачной, жгучей и неумолимой, как безумие.
Медленно-медленно (выбросивший белый флаг разум ехидно заметил в бессильной ярости, что сцену эту неплохо было бы снять на камеру рапидом) Иван встал, обошел стол и опустился перед Женей на колени. Она смотрела сверху вниз, и в лице ее было столько всего, что он с трудом мог это понять. Удивление, радость, страх, растерянность, что-то еще… Неуверенно, кончиками пальцев Женя коснулась его щеки, провела по волосам. Иван поймал ее ладонь, прижался к ней лицом, губами, вдыхая слабый запах лимона.
Чуть помедлив, Женя осторожно высвободила руку и посмотрела на него. Между бровями прорезалась тонкая морщинка, как будто ей стало больно. Она чуть заметно покачала головой, в этом не было отказа, только недоумение: что же теперь делать?..
Они так и не сказали друг другу ни слова. Иван уткнулся лбом в Женины колени, закрыл глаза и наслаждался ее близостью, растворяясь в этом блаженном чувстве и желая большего. Женя осторожно перебирала его волосы, и от каждого ее прикосновения по всему телу разбегались теплые волны.
Можно было бы пойти дальше, она, наверно, не оттолкнула бы его, но Иван чувствовал, что Женя выстроила между ними какой-то барьер. Это не равнодушие, но что? Страх, недоверие?
Телефонный звонок заставил их обоих вздрогнуть. Женя порывисто вздохнула, будто ей вдруг не хватило воздуха, мягко отстранила Ивана и встала.
— Да, привет! — голос ее звучал как ни в чем не бывало, но Иван видел, что для этого ей приходится делать над собой усилие.
Закончив разговор. Женя подошла к столу и включила чайник. Щеки ее чуть заметно порозовели.
— Ваня, вы женаты? Или теперь лучше спросить: ты женат?
— Да. Это имеет значение?
— А дети есть? — будто не слыша, продолжала спрашивать она.
— Дочка. Шесть лет.
Иван снова сел на диван и взял из вазочки конфету. Он не собирался ее есть, просто надо было взять что-то в руки и крутить — не конфету, так чайную ложку или салфетку. Безумно хотелось закурить, но, судя по всему, Женя не курила — он не увидел ни пепельницы, ни сигарет, а спросить разрешения было неловко.
— Женя, а вы… ты не была замужем? — Иван сам не знал, какой ответ хотел бы услышать.
— Нет. И детей нет… Ваня, — Женя резко повернулась к нему, — давай сразу на этом и закончим. Ты мне нравишься, еще тогда понравился, сразу, но… Ничего у нас не выйдет, пойми.
— Почему?
— Во-первых, у тебя семья. Я прекрасно знаю, что чувствуют, когда любимый человек уходит. Это и есть во-вторых. Я до сих пор люблю этого самого ушедшего человека. Иногда я его ненавижу и простить не могу, но любить… любить буду еще долго. Не сердись, Ваня. Будь ты холостой, я, может, и рискнула бы.
— Клин клином?
— Да. Хотя это было бы и нечестно по отношению к тебе. А впрочем, кто знает…
Чайник зашумел, Женя не стала ждать, пока он закипит, налила воду в чашку, бросила пакетик чая, но пить не стала.
— Тебе налить?
— Налей.
Иван не чувствовал ничего, будто был под наркозом, но знал, что скоро шок пройдет и начнется боль — страшная, почти физическая. Боль, которую придется перетерпеть, сцепив зубы. Он пил чай, говорил о чем-то — совершенно о другом, постороннем. Слушал ее ответы, такие же нейтральные. Как будто разговором ни о чем пытался оттянуть неизбежный момент, когда останется только одно: попрощаться и уйти. Уйти домой, к Галине…
Он одевался в прихожей, буквально каждой клеточкой ощущая, как убегает время, как секунды, будто песчинки в песочных часах, проваливаются в бесконечность. Вот ему осталось провести в этой квартире минуту, а вот уже полминуты, несколько секунд… Как ни тяни, а уходить придется. Женя стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, и смотрела себе под ноги. Казалось, она не может дождаться, когда же Иван наконец уйдет, — и не хочет этого.
Наконец он оделся и, взявшись за дверную ручку, спросил:
— Ну, я пошел? — как будто еще надеялся услышать «подожди».
— Да… — Женя приблизилась. — Прости, что так вышло. Я не хотела.
Она подошла совсем близко, провела пальцем по «молнии» на его куртке, а Иван молчал, собираясь с силами, чтобы наконец выставить себя за дверь.
Дождь, который с утра едва капал, теперь лил как из ведра. Зонтик заклинило. Натянув капюшон до бровей, Иван по лужам побежал к машине. Он мог поклясться, что Женя смотрит на него из окна кухни.
Мотор никак не хотел оживать. «Одно к одному», — Иван откинулся на сиденье, дав ему время на раздумье. Минут через пять машина все-таки завелась, и, выруливая на проспект, Иван задумался о том, что делать дальше. На работу ехать не хотелось, домой тем более. Время обеда давно прошло, но вряд ли кусок сейчас полез бы ему в горло. Казалось, он проглотил мешок сена — изнутри распирало, душило что-то огромное, колючее. Во рту остался вкус приторного абрикосового варенья.
Все его романы либо тихо умирали от старости, либо он сам ставил точку — мягко, тактично, хотя и решительно. Иногда ему было грустно, очень грустно, как, например, с Ниной, которая собиралась замуж за другого, очень денежного чиновника, но хотела приберечь Ивана про запас. Он был всерьез влюблен, но делить ее с кем-то, тем более с законным супругом, не хотел. Все это было печально, но… не трагично. Жизнь продолжалась, возникали новые интересы.
