Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Без сомнения, тогда и сейчас эти процессы носили и носят классовый характер.
Правосудие было и остается привилегией господствующего класса. Ввиду приписываемого революции террора только что пришедший к власти класс должен был сделать все возможное, чтобы сохранить власть за собой. Цель была достигнута путем создания ЧК и революционных трибуналов. Но в ходе революционного развития выяснилось, что даже представители пришедших к власти классов и слоев преследовали не только интересы этих классов, но и свои собственные и групповые интересы. Кроме того, многие из представителей гражданской интеллигенции при практической реализации решений Советов не только были не готовы способствовать созданию рабоче-крестьянской армии в качестве специалистов и экспертов, но и сделали все от них зависящее, чтобы помешать осуществлению этих планов. И, поскольку они действовали в качестве политической оппозиции и/или как организованные в диверсионные группы противники строительства социализма в СССР, это привело к новым столкновениям.
Учитывая отчаянное положение, в котором большевики находились после окончания гражданской войны, силы буржуазии в стране и за рубежом надеялись на их скорый провал. Тем более резкой оказалась их реакция на способы, использованные большевиками для изменения старых отношений с помощью перехода к коллективизации сельского хозяйства и индустриализации.
Здесь выплеснулось возмущение кулаков, разбогатевшей во времена нэпа буржуазии, оплакивавшей свои привилегии интеллигенции. И немало тех же бывших революционеров, которые успели привыкнуть к власти и благополучию на полученных ими должностях, опасалось того, что вместе с ликвидацией раздутого административного аппарата их положение изменится не в лучшую сторону.
Прибавьте сюда амбиции тех, кто не ценил или не особо высоко ценил навыки других, придерживаясь мнения, что построить социализм с этими людьми невозможно. В армии, на дипломатической службе, во внешней торговле и в управлении Советов на руководящих должностях находилось немало лиц, которые считали инициированные коллективизацией и промышленностью потрясения неправильными и тайно, а порой и в открытую препятствовали этим изменениям. В качестве почти образцового примера того, каким образом сегодня обращаются с противоречивой историей этих процессов, может послужить оценка дела всей жизни директора теплотехнического института Л. К. Рамзина.
Гвоздецкий В.Л. зашел так далеко, что в статье «Выдающиеся энергетики России: Л. К. Рамзин (1887-1948)» утверждает: «В ходе судебного разбирательства был окончательно отработан циничный механизм юриспруденции 1930—1940-х годов, когда все обвинение и суд строились не на сборе и анализе доказательств вины подсудимых, а на их добровольном признании «в преступных деяниях». Главной задачей теоретиков и практиков пролетарской законности стала разработка судебных сценариев, в которых важнейшая роль отводилась чистосердечным признаниям «подсадных уток», то есть подсудимых, бичевавших себя и товарищей по скамье, каявшихся в содеянном и взывавших к гуманности суда». Но из воззрений этого человека становится ясно, что он и ему подобные не предприняли и не предпринимают никаких усилий, чтобы критически рассматривать предъявленные обвиняемым преступления. Для них несомненным является то, что их действия были законными, с оговоркой, что действия эти была направлены против власти Советов. В этом контексте исторические предпосылки этих событий оценивались и оцениваются согласно масштабам их буржуазной экспертизы. Почему был начат этот процесс, что можно узнать из обвинений прокуратуры, соответствуют ли они фактам или нет – все это не имеет значения. Вместо этого были поставлены совсем другие вопросы: какое значение в связи с этим обвинением имеют юридические попытки сделать признание?
При этом дело ошибочно преподносится так, как если бы это не играло никакой роли в проводившихся в гражданских судах процессах. В чем тогда заключаются преимущества построенного на уликах судебного разбирательства? Сколько судебных ошибок было совершенно, какая правовая определенность может быть гарантирована таким образом?
В этом контексте необходимо отметить, что ни один из действующих в качестве главных свидетелей морали диссидентов: ни Солженицын, ни Шаламов, ни Домбровский, ни Разгон, ни Адамова-Слиозберг, ни другие бывшие узники ГУЛАГа, – не мог дать достоверный отчет о перенесенных пытках и жестоком обращении исходя из собственного опыта. Они основываются не на собственном опыте, а на рассказах других, в основном безымянных свидетелей.
Следующий факт также был проигнорирован средствами массовой информации, так как не вписывался в официальную картину: несмотря на усердные поиски доказательств пыток и других ужасов, генеральный прокурор Ельцина А. Казанник «к своему ужасу… убедился, что тогда даже законность в строгом смысле слова не нарушалась». Но при публичном обсуждении этих процессов о причинах вынесения судебного решения не вспоминается, как не вспоминается и то, как обстояли дела с судебными ошибками в других странах: клеймо «сталинского террора» ставится без дальнейших вопросов. В такую картину, рисуемую СМИ, не укладываются ни объективные факты классовой борьбы того времени, ни удивленная реакция прокурора Казанника.
Говоря о приговорах 30-х годов и о том, как сегодня проходит правовая и журналистская реабилитация, часто обходят вниманием другой вопрос: какие мотивы были у тех, кто в то время защищал интересы правящего класса, то есть рабочих и крестьян? Как видятся те времена из сегодняшней России, где говорят о нарушении прав олигархов, которые некогда были привлечены к ответственности? Те, кто считает себя вправе судить, потому что он «слышал об этом», потому что ему знакомы люди, которые пострадали (а таковых было действительно много), должны, по крайней мере, спросить, за что именно они пострадали. Преступники, как правило, редко признают свою вину после отбытия срока. Тот, кто действительно хочет знать, как обстояли дела в то время, приложит гораздо больше усилий, чтобы узнать правду, чем те, кто попытался сделать это в свое время. Если вы хотите знать, что происходило в 30-е годы в Советском Союзе, придется изучать сохранившиеся с тех пор документы, связанные с процессом, а не только весьма ограниченные и редко публикуемые сведения, по которым начиная с середины шестидесятых годов практикуется «реабилитация».
«Шахтинское дело» против контрреволюционной вредительской организации
18 мая 1928 года в Московском Колонном зале Дома Союзов было начато слушание «Дела об экономической контрреволюции в Донбассе» в отношении 53 работников горнодобывающей промышленности. Дело было заведено после серии аварий на шахтах треста горнодобывающей промышленности «Донуголь». Подсудимые были обвинены в том, что по поручению прежнего владельца они создали контрреволюционную организацию и провели акты саботажа. Расследование показало, что эта деятельность связана с указанием, выданным в 1920 году, т. е. после освобождения Донбасса, советом горнопромышленников.
Что изначально практиковалось только в индивидуальном порядке, происходило с 1922 года в рамках организации. Желаемая цель заключалась в том, чтобы нарушить работу таким образом, чтобы перекрыть Советской власти доступ к самым ценным местам добычи и сохранять их под наблюдением до возвращения бывшего владельца.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
