Матье поднялся, подошел к окну и тихонько открыл его. Было еще не холодно: Матиджа медленно брела к зиме по дороге, залитой солнцем осени, без малейшего дождя, так не похожей на все предыдущие годы. В середине оранжереи оставалась зажженной лампа. Между ней и домом пробежала тень. Матье подумал, что тень принадлежала Хосину, которому тоже, как и хозяину, не спалось этой странной ночью, полной необычных звуков, звонкого эха, шепота ветра.
Матье вернулся в постель, ненадолго вздремнул, оставаясь в полусознании — что-то не давало ему позволить сну овладеть телом. Через некоторое время он услышал взрывы в направлении Блида. Матье поспешно вскочил, подбежал к окну и заметил отблески огромного пламени в стороне Буфарика. Он поспешно оделся и вышел под мерцающее звездами небо. К нему приблизилась тень — Хосин, как и Матье, заметивший ночное зарево.
— Это плохой знак, — сказал Хосин. — Что-то происходит.
— Что, по-твоему, может происходить?
— Что-то нехорошее, — повторил Хосин.
Феллахи тоже проснулись и собирались вокруг них. Хосин велел им возвращаться в постели.
— Что же это такое? — не унимался Матье.
В тот момент, когда они как раз обернулись в противоположную сторону, к имению шурина, Роже Бартеса, они также заметили пламя, уже не такое высокое, будто горел стог сена.
— Подожди здесь, — сказал Матье Хосину. — Смотри за домом. Я пойду к Роже.
Он сел в машину, скорее влекомый любопытством, чем встревоженный, и приехал к шурину, как раз когда тот заканчивал гасить пламя. Ничего страшного не произошло — только излишки соломы, которые он не занес в сарай, сгорели.
— Я будто бы слышал взрыв со стороны Блида, — сообщил Матье. — Там тоже что-то горит.
— Да, — подтвердил Роже, — я тоже видел.
И добавил:
— Я все думаю, кто мог тут поджечь солому. Было бы это днем — я бы еще понял: от солнца через осколок стекла, от окурка это еще могло бы произойти случайно, но среди ночи?
Они поразмыслили немного, а затем Матье подумал о Марианне и детях и отправился в сторону Аб Дая. Вдали пожар достигал уже неба, от земли до небес стояла туча густого дыма. Казалось, этой ночью вся Матиджа была на ногах, будто происходили невероятные события, которых все давно боялись.
Вернувшись к себе, Матье присел на стул перед домом, с заряженным ружьем, в сопровождении Хосина. Они сторожили дом до двух ночи, время от времени глядя на все не затухающее пламя вдали.
— Как плохо, — много раз повторял Хосин опечаленно.
— Если ты что-то знаешь, — сердито говорил Матье, — лучше расскажи.
— Это приходит с гор. Несколько дней назад в мешке для муки я нашел патроны.
— Патроны?
— Да, патроны.
— Здесь, в моем доме?! — вскричал Матье.
— Я уволил его тут же, хозяин.
— Но кто это был?
— Сын Булауда. Он пришел с гор, из Креа, ты знаешь его.
Да, Матье помнил о поездках в Атлас, об узеньких дорожках в кедровых чащах, об изолированном городишке.
— Что он собирался делать со своими патронами?
— Он их нес.
— Кому?
— Я не знаю, — произнес Хосин. — Я только знаю, что перевозится много патронов.
— И ты не сообщил мне!
— Я же отрезал больную ветку.
— Следовало все же мне рассказать.
Хосин не отвечал. Упреки Матье его всегда глубоко затрагивали. И сейчас он обижался и упрямо молчал, что еще больше выводило Матье из себя.
— Я пошел спать, — сказал он. — До завтра.
Он вернулся в кровать, но сон по-прежнему не шел. Происшествия этой ночи не предвещали ничего хорошего. Если «Депеш Алжерьен» предвидела наказание для бандитов, грабящих автомобили на границе с Тунисом несколькими днями ранее, то «Алжир Републикан» уже несколько раз совершал попытки устроить политические заварушки. Матье знал, что со дня на день должен вспыхнуть подпольный бунт, подобный происшедшему в Алжире в 1930 году после убийства полковника Батистини. Он не думал, что это случится 1 ноября 1954 года, но был начеку. Как, например, этой ночью, когда он прислушивался к каждому шороху с широко раскрытыми глазами.
Матье поднялся до рассвета и отправился в Креа за новостями. Говорили, что в Алжире взорвались бомбы, одна казарма в окрестностях Блида подверглась нападению, а в Буфарике сгорел кооператив, как и склад в Баба-Али. Матье возвращался весьма встревоженным. Он застал Роже с Марианной за серьезной беседой, и рассказал им, что удалось узнать. Они не соглашались поверить в восстание. Эти события были совпадением. Они не знали ни одного араба, способного выстрелить в европейца и тем более подложить бомбу. Матье не стал настаивать.
Однако в течение всего дня новости приходили безостановочно: были раздроблены два столба линии электропередачи между Блидой и Алжиром, попытались взорвать мост над вади Эль Терро, разжечь пожар на пробковом складе возле Лабы. Марианна и Роже Бартес начали всерьез задумываться над словами Матье. Представление о происходящем они получили со страниц «Ла Депеш» следующим утром: в Батне и Кенчеле были убиты французские солдаты, в Мадриде, а также в Оресе и Кабиле были взорваны бомбы. Самым невероятным было сообщение об убийстве двух французских учителей, четы Моннеро, испещренных снарядами в ущелье Тигханимин.
— Не могу в это поверить, — сказал Роже Бартес.
— Хосин мне признался, что уволил сына Булауда, потому что он переносил патроны, — сообщил ему Матье.
— У них нет оружия, — уверенно произнес Роже.
— Но однажды они его достанут.
— Это невозможно.
— Ну зато уж точно возможно поджечь в твоем доме кучу соломы посреди ночи.
— Это так, но достаточно привести войска, и все они в страхе разбегутся, как насекомые.
— Может быть, — с сомнением проговорил Матье, — все может быть.
Он в это не верил, но не хотел пугать Марианну и подошедших детей. В глубине души он все же знал с 1930 года, что однажды придется защищать эту землю от тех, кто занял ее раньше французов.
10
В феврале было так холодно, что Дордонь замерзла до самого порта Аржанта. Лед был не очень толстым, но самые отчаянные ребятишки отваживались скользить по нему на противоположный берег. Каждое утро, вставая на рассвете, Шарль находил во дворе мертвых птиц: синиц, воробьев, а еще дроздов, не выдержавших наступивших арктических холодов. Он всегда любил рано просыпаться — чтобы включить печи и насладиться одиночеством, тишиной пустынного класса, готовиться к наступающему дню, а также размышлять об очень ослабевшем после последнего Рождества и сильно тревожащем его отце. Во время работы он еще успевал подумать о своих еще спящих детях, о Матильде, которая должна была их разбудить, и спрашивал себя, долго ли ему удастся видеть возле себя всех тех, кого он любит, и наслаждаться этими бесценными утренними часами в школе, не терзаясь воспоминаниями об ушедших близких. Он знал, что такое время близилось. Франсуа, так много сделавший для него любящий отец, человек, любимый им больше всех на свете, без сомнения, не сможет пережить этот год, начавшийся сильными ветрами и снегом. При этой мысли запахи печи, меловой пыли, налитого в чернильницы чернила приобретали для Шарля совсем другое значение. «Ему так плохо из-за холода», — говорил он себе, но еще боялся, что эти суровые месяцы укорачивают срок жизни отцу с матерью, после всех лет их тяжкого труда, и расплата уже не за горами.
