Он направился к своей машине и скоро вернулся в дешевом зеленом джемпере, на вид старом и изрядно потрепанном в стирках.
«Боже мой! — воскликнула про себя Ребекка. — Хотя с его внешностью, наверное, можно позволить себе наплевать на одежду».
Она смотрела на спортивное, хорошо натренированное тело Кристера, который шел сейчас впереди и играл с Верой, и думала о том, что оно достойно лучшей одежды, пусть даже не спортивных джемперов с плеча Сюсан Ланефельт[26]. Внезапно Ребекке стало жаль Кристера.
— Чему ты улыбаешься? — спросил он.
— Так, — соврала Ребекка, — просто люблю Луоссаваара. Оттуда открывается замечательный вид.
Они остановились и посмотрели на город, раскинувшийся на фоне гор, спускающихся к нему серыми террасами; на пирамидальный профиль Эднамваара на северо-западе; на ветряные турбины разрушенного медного рудника Вискария; на деревянную церковь в форме саамского чума, крашенную фалу[27]; на здание городской ратуши с характерной часовой башней: грубый металлический каркас с чеканными украшениями, — которая всегда ассоциировалась у Ребекки со стелющимися по земле черными ветками горных березок и стадами северных оленей; на изогнувшееся подковой здание вокзала с красными домиками железнодорожников; многоэтажки на Грювеген и Хёгалидсгатан, похожие отсюда на черные точки.
— Смотри! — закричал Эрикссон. — Сегодня видна Кебнекайсе!
Он показывал на голубую горную цепь, едва различимую на северо-западе.
— Никогда не мог определить, какая же из них Кеб, — продолжал он, — но, как я слышал, совсем не та, что смотрится отсюда самой высокой.
Ребекка вытянула руку, и Кристер наклонил свою голову к ее лицу, чтобы лучше видеть.
— Там Туолпагорни, — объяснила она. — Видишь маленький кратер? А рядом справа от нее Кебне.
Кристер отодвинулся.
— Прости, — сказал он. — От меня воняет потом.
— Ничего, — ответила Ребекка, чувствуя, как по телу пробегает теплая волна.
— И это самая высокая гора Швеции, — заметил Эрикссон, щурясь в сторону Кебнекайсе.
— А это самое красивое здание из построенных в Швеции в две тысячи первом году, — Ребекка показала на церковь.
— А то — из построенных в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, — в свою очередь показал Кристер на здание ратуши.
— Самый красивый город в Швеции, — смеясь, подвела итог Ребекка. — Архитектор, должно быть, планировал его как произведение искусства. В те времена строили города с улицами, сходящимися к центру, где находилась площадь или ратуша. А улицы Кируны свободно петляют вдоль гор.
— Говорят, весь город придется передвинуть в другое место. Не могу себе представить, — покачал головой Кристер.
— Я тоже, — кивнула Ребекка. — Хаукиваара была бы замечательным местом для строительства.
— Да, под самым городом залегают пласты руды.
— … а значит, он когда-нибудь сдвинется с места.
— Не знаю, — ответил Кристер. — Сам я не отсюда, но мне кажется, народ это не особенно заботит. Когда я спрашиваю людей, что они думают обо всем этом, они только плечами пожимают. Моя соседка, которой пошел девятый десяток, считает, что Кируну надо перенести на запад, тогда старушке будет ближе ходить в магазин. Мне это кажется странным. Во всяком случае, она — единственная, кто имеет свой собственный взгляд на решение проблемы, а ведь наверняка не доживет до того времени, когда от слов перейдут к делу.
— А я полагаю, что народ об этом думает, — возразила Ребекка. — Здешним жителям прежде всего нужны шахты. А когда запасы руды будут исчерпаны, их ничто здесь не удержит. Поэтому горным компаниям придется передвинуть Кируну, дискутировать здесь не о чем. Мы все это понимаем, а значит, горевать ни к чему.
— Одно не исключает другого, — возразил Эрикссон.
— Да, я знаю, — согласилась Ребекка. — Но надо по крайней мере попытаться понять. Несмотря ни на что, мы имеем право оплакивать наш город, который никогда уже не будет прежним.
— Может, надо устраивать концерты в домах, которые подлежат сносу? — размышлял вслух Кристер. — Прощальные вечера с музыкой, декламацией стихов и экскурсами в историю…
— Мне нравится эта идея, — улыбнулась Ребекка.
Она вспомнила, как поднималась на Луоссаваара с Монсом. Он мерз и выглядел обеспокоенным. Ей же хотелось говорить и показывать ему город. Как сейчас.
Вечером Ребекка Мартинссон сидела на кухонной скамейке в котельной Сиввинга в теплых шерстяных носках и вязаной кофте, некогда принадлежавшей ее отцу. Сам Сиввинг стоял у плиты. Он подвязал передник своей жены Май-Лиз, которого Ребекка никогда не видела раньше: в бело-синюю полоску, с оборками по низу и вокруг проймы.
В чугунной сковородке, на ручке которой висела вязанная Май-Лиз прихватка, разогревалась копченая щука. В алюминиевой кастрюле варилась картошка.
— Можно мне позвонить? — спросила Ребекка.
— Десять минут, — строго предупредил Сиввинг. — Потом начнем есть.
Ребекка набрала номер Анны-Марии Мелла, и та ответила незамедлительно.
— Прости, — сказала Ребекка, расслышав на заднем плане детский плач. — Я тебе помешала?
— Нет, ничего, — вздохнула Анна-Мария. — Это Густав. Я заперлась в туалете с журналом «Наш дом», а он вцепился снаружи в дверную ручку и закатил истерику. Подожди минутку… Роберт! — закричала она. — Возьми ребенка!
Потом Ребекка услышала ласковый мужской голос: «Густав, Густав, иди к папе!»
— Ты понимаешь… — продолжала Анна-Мария. — Роберт, убери его отсюда! Убери, пока я не вскрыла себе вены!
До Ребекки донесся отчаянный детский плач — по-видимому, Густава оттаскивали от двери.
— Вот так, — успокоилась Анна-Мария, — теперь говори.
Ребекка рассказала инспектору Мелла о своей беседе с Юханнесом Сварваре и о том, что она узнала о самолете и братьях Крекула.
Время от времени Анна-Мария хмыкала в знак того, что слушает.
— Я посетила городской архив, — продолжала Ребекка, — искала что-нибудь о предприятии Крекула.
— И?
— Я нашла список всех транспортных предприятий в коммуне. Знаешь, сколько машин было в фирме Исака? В сороковом году — два грузовика, в сорок втором — четыре, в сорок третьем — восемь и сорок четвертом — одиннадцать.
— Ого! — удивилась Мелла.
