Генерал этот не генерал, а отставной полковник. Высок ростом, почти как я. Отметил это я давно, еще когда только с ним познакомился. Мой рост доставлял мне множество неудобств, всегда я торчал жердью среди низкорослых российских обывателей. Вот в Швейцарии местные жители почти все были со мной наравне. В воинском же начальнике нашел я собрата по росту. У меня в каморке равновеликий мне полковник приобнял меня за плечи и так приблизил свое бульдожье красноватое лицо к моему уху, что я живо ощутил сложный аромат, составленный из запахов чеснока, водки и валериановых капель.
– У вас тут беспорядок, неустройство, вонь, дрянь, люди на полу валяются, – сказал он, понизив голос, а потом вдруг громко, как со сцены, отчеканил: – К нам едет ревизор-с!
Я отстранился и смотрел на него с некоторым изумлением.
– Ну да! – он усмехнулся. – Чистый Гоголь! Нужно все привести в порядок. Чтоб не посекли нас.
Вспомнилось, что он здесь в любительском спектакле городничего играл, и очень этим был горд. Я разозлился.
– А вы, уважаемый Константин Петрович, расскажите, как! Вы что, не видите, как нас за последние три недели ранеными завалили? Вы бы лучше договорились с Петербургом, чтоб везли их в другие места.
– Не в моей власти сие, – сказал Константин Петрович, изобразив печаль. – Но вы уж, Антон Степанович, постарайтесь… Ну, выгоните тех из нижних чинов, кто ходить может. Сами поправятся, на мужике, как на собаке, все заживет… Офицеров, ясное дело, не беспокойте, лечите.
Я покачал головой, наверное, изобразив укоризн у.
– Ай-яй-яй!
– Конечно, мы тоже кое-что понимаем-с, не чужды либеральных идеек, народ, страдающий брат, богоносец, и все такое прочее, но все ж мужиков на свете много…
– Грешите, Константин Петрович, грешите. Перед Богом все равны.
– Так то перед Богом. Это на том свете станут разбираться… И не надо меня грехами попрекать. Вы-то, молодой человек, сами тоже небезгрешны… А меня, старика, укоряете… Вы уж простите, поговаривают тут… Словом, как бы это выразиться поделикатнее, про вас и… ну, сами знаете, про кого…
– Вот это уж никаких ревизоров не касается, – сказал я, быть может, излишне резко.
– Это, любезный, как посмотреть, – он вдруг стал официален, строг. – Ревизор едет к нам непростой, от самых что ни на есть верхов. Будьте добры сделать всё, чтобы ни к вам, ни ко мне не случилось никаких нареканий.
– Да кто ж этот ревизор?
Он сжал свои обвисшие бульдожьи щеки обеими ладонями, так что рот его превратился в пухлый маленький бублик, пукнул губами, театрально выпучил глаза, поморгал дурацки и заявил:
– А ревизор этот, господин доктор, – братец. Ихний братец родной, Дмитрий Павлович. Так что готовьтесь, он вам спуску не даст. Да и мне, того гляди, за компанию.
За сутки удалось кое-что привести в порядок. Кого-то, в самом деле, я выписал. Несколько десятков легкораненых мы расселили под стоны Серафима Павловича за казенный счет по избам в предместье. Во всяком случае, на полу у меня уже никто не лежал. Для шинелей, которые были раскиданы по койкам, вбили гвозди, шинели повесили.
Через несколько дней «ревизор» прибыл. Моего Ивана поздно вечером отрядили с автомобилем на вокзал его встречать. Вернулся Иван какой-то смущенный.
– Так что всех встретил, отвез в гостиницу чин по чину, да только…
– Ну? Что только?
– Всё про вас выспрашивали. Да про Марию Павловну.
– Что же такое выспрашивали?
– Ну, интересовались… Не ходит ли она, мол, к нему…
– Кто спрашивал-то? Брат ее, Дмитрий Павлович?
– Нет, какой-то другой, помоложе который, такой гладкий, чернявый. Их там много офицеров наехало. Понес я его чемоданы в нумер. Поставил. Тут он и спрашивает. Расскажешь, говорит, не пожалеешь, отблагодарю как следует.
– А ты?
– Ну что ж я? Сказывал, что не знаю ничего.
Заезжие инспекторы прикатили к нам на следующий день с утра на трех пролетках в сопровождении конных казаков. Мы вышли встречать их на крыльцо. Сошли они с пролеток, направились к нам. Принцесса полетела навстречу, прямо в объятия стройного, не старого, лет тридцати, генерала. Это был, как я догадался, ее брат Дмитрий. Они долго обнимались, он целовал ее щеки, лоб, иногда равнодушно поводя глазами в нашу сторону. На узком с впалыми щеками лице его было написано, как мне тогда показалось, выражение какой-то тоскливой и брезгливой усталости. После брата перед ней возник молодой, моложе Дмитрия, смуглый полковник, чем-то на него похожий. Как бы копия, но слегка уменьшенная. Руки его раскинулись и поднимались навстречу Принцессе, он весь подался вперед, наверное, собираясь ее обнять, но это его движение прервалось, осталось незаконченным, потому что она чуть отступила назад, а потом протянула ему руку для поцелуя. Всё это продолжалось несколько мгновений, и я вдруг ощутил мгновенный укол темной и неясной ревности, но поклонился, представился и начал приветственную речь. Принцесса сияла и утирала слезы. Не дожидаясь окончания речи, она подхватила брата под руку, помахала мне рукой, и они направились к пролетке, уселись и отъехали. Казаки за ними. Ну что ж, сестре с братом есть, наверное, о чем поговорить после долгой разлуки. Остался командовать парадом смуглый полковник, оказавшийся адъютантом Дмитрия Павловича, Кирилл Мартемьянович Польской. Я вдруг решил, что он был тем самым любопытствующим интересантом, о котором рассказывал мне Иван. Среднего рос та, стройный, но, в отличие от Дмитрия Павловича, его хотелось назвать не стройным, а изящным. Даже, быть может, красавцем. Этому способствовало его правильное гладкое коричневатое лицо, которое в некоторых поворотах казалось не живым, а вроде как бы кукольным. Кроме князя Кирилла присутствовали толстяк-генерал, медицинский инспектор и еще несколько офицеров.
Сперва заглянули они в старые палаты. Перед входом в палату князь Кирилл прикрыл рот и нос платком, попрыскав его чем-то из флакончика. В палатах у нас был полный порядок. Только шинели на гвоздях медицинскому инспектору не понравились.
– Чего вы этих шинелей понавешали? Загородили весь свет, собираете пыль и заразу!
– Нет места для цейхгауза, ваше превосходительство. Все помещения заняты. Видите, сколько у меня народу! А еще человек пятьдесят легкораненых по избам рассовали. Прикажите, чтоб к нам пока больше никого не везли!
– Везде переполнено, – развел руками инспектор.
– Шинели убрать! – вмешался князь Кирилл, неприязненно глянув на меня яркими на смуглом лице, почти бесцветными глазами. – Исполнить немедленно, милостивый государь, раз ваше медицинское начальство приказывает.
Тут же я, про себя всуе поминая черта, позвал санитаров, они стали собирать шинели и куда-то выносить, не обращая внимания на ворчание моих пациентов. Дело в том, что одеял хватало не на всех, да и шинельные карманы служили вместилищем для самых разных личных солдатских вещей. Ни столиков, ни табуреток у нас не водилось. Князь наблюдал за процедурой выноса шинелей, по-наполеоновски сложив руки на груди, а я наблюдал за князем. Разглядел, что его рот являл из себя довольно странное образование: нижняя губа – простая, ничем не замечательная, в меру округлая и припухлая, а вот верхняя состояла из двух сильно вырезанных, как бы схематично изображенных морских волн, или птичек с детского рисунка. Посередине между птичками – глубокая впадина. Почему-то эти волны-птички наводили на мысль о капризности и непредсказуемости характера их обладателя.
