Билли ласково опустил ладонь на плечо Боно:
— У нее наверняка есть друзья и семья. Она говорила о Клэр и…
— Исайя, — припомнил Боно.
— Вот именно, Я пойду к ней домой, посмотрю ее телефонную книжку. В крайнем случае у нее есть мы. Разве не так?
Он не верил собственным ушам, но действительно только что произнес эти слова. И действительно имел в виду это. У нее есть они.
— Да, у нее есть мы, — обрадовался Боно.
Они завернули за угол, прошли еще полквартала до дома Боно. Малыш взбежал на крыльцо, обернулся к Билли:
— Ты должен… я хочу знать, когда ее выпишут домой.
— Не волнуйся, — успокоил Билли, собираясь уходить. — Я буду держать тебя в курсе. И, пожалуй, мне понадобится твоя помощь, если придется гулять с собаками. Могу я рассчитывать?
— Да, конечно! — Билли пошел было прочь, но Боно окликнул его: — Постой… а номер телефона? Как ты меня найдешь? Ручка есть?
Билли обернулся:
— Слушай, а почему бы нам не съездить в больницу завтра утром? Я заеду за тобой в девять.
— Идет! — Уже на пороге Боно обернулся и крикнул: — В восемь!
— В девять! — отозвался Билли.
— Восемь! — услышал он, сворачивая за угол.
— Девять! — крикнул в ответ. — Завтра! Часов!
— Ладно! — разнеслось по кварталу. Наступила тишина, и Билли поспешил к Нине.
— Но почему не в восемь? — донеслось до него из-за угла.
Если бы они могли видеть сейчас лица друг друга, то увидели бы: оба улыбаются.
Держа поводок Сида и Сэма одной рукой, поводок Мими — другой, Билли вскоре добрался до дома, где жила Нина. Фасадом дом был обращен к парку, но вход в него находился с другой стороны. Странно, что, когда дом строили, в двадцатых годах, вход в него вопреки логике и художественным соображениям устроили сбоку. Надо будет залезть в Интернет, посмотреть. В поисках ключей он обшарил весь рюкзак, пока наконец не вспомнил, что она говорила о маленьком кармашке. Открыл дверь подъезда, прошел через вестибюль к лестнице. Мило, чисто, по нынешним временам даже шикарно. Европейский такой дом. Резные изогнутые перила, канделябры на стене, гравированная медь, приглушенный свет, отсутствие лифта — все так необычно. Он представил, как в двадцатые годы здесь жила богема. Отличное место для Нины, хотя он и не слишком хорошо ее знает. Он начал подниматься по лестнице, псы брели впереди, высунув языки и с каждым пройденным этажом все более выбиваясь из сил.
На каждом этаже по две квартиры, заметил он, ближе к пятому этажу начав задыхаться вместе с собаками. Пятый этаж, вот квартира. Он отпер дверь, вошел, спустил собак с поводков, и они вприпрыжку помчались в комнату, залезая под стол, кружа вокруг стульев, забираясь во все уголки крохотного пространства.
Но сам Билли остался на месте, присматриваясь. Маленькая комнатка, в противоположном конце несколько ступенек и французское окно, ведущее, должно быть, на террасу, оранжевые стены, необычный стол посреди комнаты. Художественный беспорядок, старый побитый металлический шкаф, в котором, кажется, CD-проигрыватель и телевизор. И — хотя заметил он это в первую очередь, но только сейчас позволил себе рассмотреть — некая композиция, если это она свисала с потолка до самого пола. Сделана из проволочек, камешков, кусочков битого стекла, пуговиц и ракушек. Он подошел поближе. Проволочки образовывали запутанный лабиринт. Это не походило на банальные занавески из пробок, модные в семидесятые, но существовало в объемном трехмерном пространстве. Проволока создавала форму, а в сочетании с пуговицами и прочим — фактуру, глубину и крайне сложную композицию. Это было необычайно.
Сделав два шага, он оказался в крошечной кухне, такой же, как комната, — беспорядок и яркие краски. Два шага в другую сторону— и он в спальне. Аскетизм и белизна поражали. Кровать — низкая, огромная.
Просто матрас на раме, покрытый белоснежным покрывалом. Всего две подушки, тоже белые. Белые простыни, белые стены. На окнах только жалюзи, а на полу лишь темно-коричневая, в тон, подстилка Сэма. Одинокий простой деревянный комод. У кровати тумбочка. Идеальный порядок. Полное отсутствие цвета. Билли пришло в голову, что подобная аскетичность выглядит довольно мило, но резко контрастирует с тем, что он видел в остальных частях квартиры. Эта комната была кельей мастера дзэн, монахини или сумасшедшей.
Вернувшись в гостиную, он включил CD-проигрыватель. Внутри все еще стоял диск, который слушала Нина. Зазвучала музыка, и Билли вышел на террасу.
Мужской голос, не оперный, скорее из бродвейского мюзикла. Билли прислушался.
«Я мечтал, что твои руки нежны…»
Он вернулся в комнату, отыскал обложку диска: «Король и я», Ричард Роджерс, Оскар Хаммерстайн И. Конечно, он слышал их музыку раньше, обычно в исполнении джазовых музыкантов вроде Оскара Петерсона или Херби Хэнкока. Но слушать пение ему доводилось редко, а этой песни он не знал вообще. Билли просмотрел диски, большинство из них оказалось мюзиклами. О, у нее были классические образчики современного рока, но в целом коллекция состояла из одного направления: бродвейские мюзиклы, в основном пятидесятых — шестидесятых. Странно для женщины ее возраста. Любопытно, что ее привлекает? Мелодия? Сюжет? Едва ли она не видела постановки или фильмы, по ним снятые, так что, должно быть, ее привлекают собственно песни персонажей, песни-истории. Чувства, которые герои проявляют в пении: любовь, гнев, хитрость, ревность, страстное желание. Он прислушался.
«Я мечтал о словах, которые ты будешь шептать…»
Как романтично! Если такова песня — неужели и Нина такая же? За дерзкой, вызывающей позой скрывается нечто, возможно, даже нежность. Он вновь посмотрел на висящую композицию, на этот раз совсем иными глазами. Дело заключалось не в конструкции, хотя определялось ею. Как эта чудесная наивная песенка, которую он сейчас слушал, внутренняя структура которой была вполне серьезна и профессиональна, так и конструкция Нины повествовала о романтике и мечтах о любви. Он смотрел на замысловатые переплетения и переходы, и в груди у него все сжималось. Как сложно, как удивительно!
«В мечтах я любил тебя, и теперь знаю, каково это — быть любимым тобой…»
Из задумчивости его вывел Сид, в поисках хозяйского внимания лизнувший ему ладонь. Потом Сид побежал к выходу на террасу и обратно, затем опять к двери, определенно стремясь наружу. Билли, когда входил, не отдавая себе отчета, по привычке впустил Сида в квартиру, а Сэма с Мими оставил за дверью. И теперь они, поскуливая, царапали дверь, просились домой.
Оказавшись на террасе все вместе, псы успокоились, а Билли принялся рассматривать горшки с цветами, выгоревшую на солнце мебель. Он присел, предположительно, на место Нины в кресло с драными полосатыми подушками. Посмотрел, как над парком поднялся вертолет и полетел к западу, прямо над головой, с оглушительным стрекотом. Одинокая черная птичка парила в небе. Она напомнила ему безумных чаек над рестораном «Клифф-Хаус» в Сан-Франциско, где он встретил — и потерял — Элизабет. С океана постоянно дул ветер, и чайки играли в его потоках, взмывая вверх с сумасшедшей скоростью. А потом, словно играя в русскую рулетку, отдавались на волю воздушных волн.
