— Здесь это нечто вроде традиции. Или ты еще не наелась?
— Более чем, — ответила она, внезапно ощутив, что в ее лондонском словаре приличий не хватает слов для того, чтобы описать свои чувства или спросить, чего она хочет.
Впрочем, Малкольм угадал ее желания. И его спина была прямой, когда он нес ее по залу. Эмили сжималась от непристойных комментариев членов его клана. Но расслабилась и прижалась к его груди, когда Малкольм пошел по лестнице к семейному крылу.
— Странная традиция, тебе не кажется? — спросила она.
Он погладил ее по бедру.
— Я тоже так думаю, но мне она кажется привлекательной. Первый граф украл свою жену, и все закончилось браком по любви. То, что я тебя унес, знаменует добрую удачу.
— Ты меня не покорил, знаешь ли, — уточнила Эмили.
Малкольм остановился ровно настолько, чтобы поцеловать ее.
— Но я смогу.
Она должна была оскорбиться, но самодовольная уверенная улыбка, с которой он нес ее по коридору, лишь побуждала Эмили снова его поцеловать.
— Возможно, это я тебя покорю.
Он плечом открыл дверь в свою спальню и пинком закрыл ее за собой.
— Можешь попытаться в любое время, дорогая. Но сегодня — сегодня у меня на тебя свои планы.
Он уронил ее на кровать, и Эмили пискнула, утопая в матрасе. Постель была подготовлена догадливыми слугами, они и занавеси на окнах задернули. Малкольм оставил ее лежать, неэлегантно распластавшись на кровати, и отошел к окну, чтобы раздвинуть шторы.
— Что ты делаешь? — спросила она, приподнимаясь на локтях.
Он завязал шнурки, удерживавшие шторы открытыми. Дождь прекратился, и солнечные лучи струились в комнату сквозь стекло.
— Я должен увидеть тебя, Эмили.
Она немного напряглась. А что, если ему не понравится увиденное?
— Не думаю, что это так уж необходимо.
Он раздвинул шторы на следующем окне.
— Ты знаешь, как твои волосы сияют на солнце, Эмили? — спросил он. — При свете свечей они кажутся золотой канителью. Но при свете дня они словно ангельский нимб. И если все твое тело настолько божественно…
Он осекся. Эмили тяжело сглотнула, когда он обернулся и медленным тяжелым взглядом обвел ее тело. Распластанное на кровати, с раздвинутыми ногами и прерывистым дыханием, она уже чувствовала себя покоренной, а ведь он еще даже не коснулся ее.
Она потянулась к нему рукой, приглашая его всем телом, поскольку не могла подобрать слова. Он в два шага преодолел комнату, сел на край кровати и поднес ее пальцы к своим губам.
— Я научу тебя чувствовать, Эмили. Я заставлю тебя кричать мое имя. Хотела ты выйти за меня или нет, но к тому времени, как ты покинешь эту постель, ты навсегда прекратишь сомневаться в том, что мы созданы друг для друга.
Она содрогнулась. Она уже чувствовала. Все те эмоции, которые она привыкла тщательно сдерживать, оказались в нескольких дюймах от того, чтобы пробить остатки ее защиты. Она не была готова дать им волю. Паника нарастала в ней, говорила, что нельзя позволять ему увидеть все, что нельзя подпускать его настолько близко.
И тогда он поцеловал ее.
Паника не исчезла, но отступила ровно настолько, чтобы она могла ответить на поцелуй.
Он ощутил ее напряжение. И отстранился.
— Ты готова?
От этих слов она почти пропала. Нить чувственного обещания все еще звенела в его голосе. Но когда в последний раз кто-то так беспокоился за нее? Не о ней, а за нее!
— Я… — Она перевела дыхание. — Хотела бы быть… но я… это…
Она растеряла все слова. Эмили Стонтон никогда раньше не запиналась. Возможно, став леди Карнэч, она больше никогда не сможет найти нужных слов. От мысли об этом паника закипела снова.
Он нежным движением убрал прядку волос с ее лица.
— Все будет хорошо, дорогая. Я всегда позабочусь о тебе.
Она слегка кивнула, коснувшись щекой его ладони.
— Я готова, — сказала она.
И это было ложью лишь отчасти.
Улыбка, которую она увидела, прежде чем он поцеловал ее вновь, была полна радости и с трудом сдерживаемого желания. Она заставила себя справиться со страхом, позволить телу получить контроль над разумом и поддаться порыву обнять Малкольма за шею. Она привлекла его ближе, углубила поцелуй, другой рукой поглаживая его по щеке.
Его руки уже приподнимали ее, чтобы добраться до пуговиц ее платья. Он не мог расстегнуть их все, мешала поза, в которой она сидела. Эмили проглотила его вздох, с которым Малкольм оторвался от ее губ.
— Может, позвать горничную?
— Сомневаюсь, что мой уважаемый предок звал слуг, — с разбойничьей улыбкой ответил он. — Повернись.
Она медлила.
— Доверься мне, — сказал он.
Эмили доверяла ему, по крайней мере в этом. Она повернулась к нему спиной и легла на живот. Платье запуталось у нее в ногах, а голову Эмили положила на скрещенные руки. То, что она не могла его видеть и не знала его намерений, должно было ее напугать.
Но вместо этого лишь создало простор для ее желаний.
Она ощутила, как он придвигается, прежде чем мускулы его бедер оказались прижаты к ее боку. Волосы Эмили были все еще собраны в высокую прическу, но он быстро с этим расправился, вытащив шпильки, чтобы запустить пальцы в волны ее волос.
— Ангел ты или дьявол? — спросил он, прошептав эти слова в россыпь золотистых кудрей.
Она вздрогнула. Малкольм убрал волосы с ее шеи, открывая пуговицы, которые уже расстегнул.
И перешел к следующим. Под ними на ней была сорочка, но он все равно целовал каждый открывшийся дюйм. Одна пуговица — один поцелуй.
На ее платье было сорок пуговиц.
Она считала по мере того, как он спускался все ниже. Эмили никогда не обращала внимания на застежки своих платьев, но, когда он припал в поцелуе к изгибу ее спины над ягодицами, она поняла, что больше никогда не оставит вопрос о застежках без внимания.
И вот ее платье было полностью расстегнуто. Она ощутила, как раздвигается ткань, открывая ему ее тело, но на ней еще оставались сорочка и корсет. Со шнуровкой Малкольм расправился быстро.
Затем прошептал ей на ухо:
— Твоя сорочка тебе дорога?
Она покачала головой. Но ему хватило и начала ее жеста. Он нетерпеливо отвел прочь кудри, упавшие ей на шею, когда Эмили дрожала под его поцелуями. И разорвал ее сорочку надвое.
Звук был варварским и эхом разнесся по комнате. Желания Эмили были ему под стать.
— Боже, Эмили, — выдохнул он, проводя ладонью по ее спине. И снова поцеловал впадинку над ее ягодицами, властно поглаживая их. Странная смесь властности и чувственности заставила Эмили извиваться на простынях.
