Она улыбнулась ему. И вдруг поняла, что улыбка была искренней, отчего улыбнулась снова.
Эмили боялась — она была в ужасе — от того, что значит для нее этот брак.
Но если уж ей суждено оказаться у алтаря, Малкольм был единственным, с кем она хотела быть рядом.
— Ты прекраснейшая из женщин, которые мне встречались, — сказал он.
Эмили подумала об Элли и Мадлен, которые стояли позади и были куда красивее ее, но взгляд Малкольма подтвердил искренность его слов. На миг ей показалось, что они одни в этом храме. Если бы это ощущение осталось с ней навсегда, Эмили не боялась бы. Жизнь только с ним, безо всяких общественных связей, казалась ей почти идеалом.
— Вы тоже весьма красивы, милорд, — ответила она.
— Но не самый красивый мужчина на свете?
Она рассмеялась.
— Вы самый, но я бы не хотела, чтобы эта мысль добавляла вам самоуверенности.
Он улыбнулся в ответ. И Эмили поняла, что успокоилась. Когда Аластер прокашлялся, она встала рядом с Малкольмом, одновременно расслабившись и нервничая.
Церемония прошла быстро. Позже она почти ничего не вспомнит об этом. Но Эмили навсегда запомнила клятвы. И то, как смотрела Малкольму в глаза, когда он держал ее за руку, и в его взгляде читалось, что для него существует только она.
В церкви он стал чуть более полированной версией человека, которого она поцеловала в библиотеке. Его волосы все еще были длиннее предписываемого модой, но Малкольм тщательно их расчесал, и с его лица исчез даже намек на щетину. Гладкость щек только подчеркивала острые, резкие очертания скул, и даже сломанный в далекой юности нос не портил его красоты и величественности. Эмили затрепетала, когда он поклялся любить и оберегать ее вечно.
Он был первым мужчиной, который показался ей способным сдержать эту клятву.
Малкольм закончил говорить сильным, уверенным голосом, без намека на сожаление. Она попыталась разделить его уверенность. И если даже запнулась слегка, обещая повиноваться ему, Малкольм, похоже, не рассердился на нее за это. Только слегка улыбнулся, когда половина клана захихикала, и уверенно сжал ее ладонь, ободряя.
Эмили закончила говорить, и ей почудился вздох облегчения с той стороны, где стояла ее мать, но ей нельзя было отворачиваться от Малкольма, чтобы это проверить. Он принял кольцо у Аластера и надел ей на палец.
— Телом своим поклоняюсь тебе, — сказал он, и в тоне его звучало веселье и что-то еще.
Церковь взорвалась радостными криками, словно эта свадьба была по любви, а не по принуждению. Крики стали еще громче, когда Аластер сказал:
— Малкольм, можешь поцеловать невесту.
Эмили развернулась к мужу и увидела в его глазах проблеск странного сильного чувства, прежде чем он подался вперед, наклонился к ней и поцеловал. Поцелуй был жарким и требовательным, словно первый, но что-то теперь изменилось. У губ Малкольма был привкус мяты вместо знакомого вкуса виски. И теперь он не соблазнял, он владел. Поцелуй завершился быстро, но Эмили никак не могла избавиться от ощущения жара его губ на своих.
Ей хотелось поцеловать его снова. И в его серебристых глазах светилось то же желание. Но у них еще будет время — время не только на поцелуи, теперь, когда их жизни связаны.
Когда они шли по проходу под дождем поздравлений и смеха, Эмили впервые ощутила, как ее сердце дает трещину.
В тот миг она поняла, что обречена.
Глава девятнадцатая
Свадебный завтрак не был маленьким семейным собранием — это был пир, достойный средневекового лэрда. Главный зал заполонили все мужчины, женщины и дети, чей дом находился в радиусе двух часов ходьбы от замка. Празднование распространилось и на газоны у замка, и, судя по расставленным столам, гости собирались продолжать пир не менее недели.
Эмили не была уверена, что продержится хотя бы час.
Она постукивала пальцами по древнему дубовому столу, так и не прикоснувшись к своей тарелке. Завтрак — если можно назвать завтраком такое обилие яств — длился уже три часа, а из кухни все выносили новые и новые перемены блюд. Возможно, ей стоило больше времени уделить планированию свадьбы, чтобы сократить этот праздник.
Слева от нее Малкольм наклонил бутылку шампанского над ее бокалом. За столом они почти не разговаривали — впрочем, сидя бок о бок во главе огромного стола на помосте, с которого открывался вид на главный зал, и окруженные членами семьи, они не могли найти тему для разговора.
И в карете после церемонии они тоже почти не говорили. Хотя тогда им мешали сплетенные в поцелуе языки.
Она перестала постукивать пальцами и подняла бокал с шампанским. Ей не хотелось становиться его женой, и она не собиралась ему подчиняться, но, когда они с Малкольмом целовались, Эмили забывала обо всем.
Однако теперь она обязана разделить с ним постель, и это давало свободу раскрыть перед ним все ее тайные желания и капризы — так зачем же сейчас она просто сидит и ждет?
— Ты покраснела, дорогая, — прошептал он ей на ухо.
Эмили глотнула шампанского и бросила на него взгляд из-под ресниц.
— Ты бы тоже покраснел, если бы знал мои мысли.
Она чувствовала себя распутной, но Малкольм улыбнулся так, словно отлично ее понимал.
— Если бы ты знала мои, твой прелестный румянец остался бы с тобой навсегда.
Странно было настолько желать его. Жар страсти пугал Эмили. И заставлял испытывать стыд. Но стыдилась она не желания, а того, что безумная страсть совершенно лишала ее рассудительности.
Однако рассудительной она может быть завтра. Эмили отпила еще шампанского.
— Вы обнаружите, милорд, что шокировать меня не так уж легко.
Его рука скользнула по ее бедру, вес и жар прикосновения пронзили ее сквозь шелк.
— А вы обнаружите, что меня не так уж легко насытить.
Эмили развернулась к нему. Время сжалось в единый миг, застыло вокруг них на бесконечные несколько секунд. И до конца своих дней, до самой последней секунды она будет помнить голод в его серых глазах, чувственный изгиб его губ и то, как он хотел ее — ее, не титул, не приданое, не политические выгоды от брака. Это было началом сотворения их мира — желание и притяжение между ними затмили все остальное.
В то утро она не знала, перерастет ли это притяжение в любовь или завянет до апатии. Она лишь знала, что хочет выяснить, к чему оно может привести.
Малкольм поднялся раньше, чем она успела сообразить, что он делает, затем нагнулся и помог ей встать со стула. Эмили потянулась к его руке. Он поднырнул и завел ее руку себе за шею, а саму Эмили поднял над полом и прижал к груди.
— Малкольм, — воскликнула она, — ты с ума сошел!
Он поцеловал ее в лоб под одобрительные вопли клана.
