К тому времени глаза Жоржетты немного привыкли к темноте. Она увидела, что Пирс схватился обеими руками за голову и сполз на постель.
— Больно? — с испугом спросила она.
Ответом был только стон.
— Боже мой, только не вздумай терять сознание!
— Ничего… я сейчас… — пробормотал он.
— Не обращай внимания на то, что я сказала, просто полежи неподвижно, и все пройдет. Давай я тебя разую.
Ей хватило минуты, чтобы освободить его от обуви. Помедлив, она взялась за брюки. Пирс приподнялся на локте.
— А знаешь, уже не болит.
— Правда?
— Чистая.
Он поднялся на ноги и снова заключил Жоржетту в объятия, пошатнувшись при этом. Она сразу встревожилась.
— Ушиб тут ни при чем, — объяснил он со вздохом. — Все дело в том, что я сегодня слишком много выпил, а этот местный ром… понимаешь, я пытался утопить в нем горе, вот глупец! Попусту тратил время, а ты ждала меня здесь и не знала, что думать!
Он стал расстегивать брюки, и девушка принялась помогать ему.
— Ласточка, я в полном порядке и сумею возместить тебе долгую разлуку. Сегодня, завтра, послезавтра и все остальные дни будут нашими. Я больше никогда тебя не отпущу.
Снова Жоржетта вернулась к действительности и снова ощутила горечь вины, поскольку знала, что у них не так много времени, как полагал Пирс, — всего-то одна ночь. Но она смолчала, просто раскрыла полы рубашки и прижалась щекой к груди, вдохнув запах, свойственный только ему. Она слышала резкий, сильный стук его сердца, слышала беззвучный стон, когда выпрямилась и упала в его объятия. Казалось, Пирс не просто прижал ее к себе, но вобрал в себя, обвился вокруг нее, что он был везде, заполняя собой все окружающее. Он был напряжен для нее, и прикосновение его плоти обещало наслаждение.
— Как хорошо… — прошептал он, легонько двигаясь вверх-вниз вдоль ее тела. — Почему ты меня покинула, Ласточка? Скажи, что теперь всегда будешь со мной.
Она не могла ответить правду и не хотела лгать, а потому просто взяла лицо Пирса в ладони, приподнялась на носочки и прильнула поцелуем к его губам. Это был яростный поцелуй, полный отчаяния и страсти, и Пирс вернул его с тем же жаром.
Жоржетта не помнила, как и когда они оказались в постели, просто вдруг ощутила горячую тяжесть его тела. Ее приподняли за ягодицы и крепко прижали к ищущей, нетерпеливой плоти. Со стоном полного самозабвения она оплела мужские бедра ногами.
— Люби меня, мой дорогой, мой единственный! Люби так, словно это последний раз!
— Скорее первый, — возразил Пирс, и тела их слились.
Еще долго после того, как дыхание Пирса выровнялось и стало размеренным, Жоржетта баюкала его в своих объятиях, не в силах отстраниться. Но когда-нибудь нужно было это сделать, нужно было покинуть постель Пирса, потому что иначе, проснувшись поутру, он первым делом обнаружил бы ужасную правду. Невыносимо было даже думать о том, что истина обернется для него жестоким шоком. Наверняка был более мягкий, более щадящий путь.
Посторонние звуки заставили ее отвлечься от раздумий. Где-то стукнула дверь, раздались шаги и голоса, и она сообразила, что команда готовится к отплытию. Ждать дольше было нельзя.
С бесконечными предосторожностями Жоржетта высвободилась и соскользнула на пол. С минуту она стояла, вглядываясь во тьму, неспособная различить дорогие черты и потому чувствуя себя все более одинокой — вернее, одинокой, как никогда. Мысленно она прощалась со своей любовью, поскольку была уверена, что никогда больше ей не выпадет шанс высказать свои чувства, прошептать имя Пирса в момент близости и услышать в ответ, как сильно она любима. Никогда больше она не ощутит страсти в его прикосновениях, потому что, узнав правду, он отвернется от нее и, быть может, вообще не захочет ее видеть и перемолвиться с ней словом. А в Сан-Франциско он навсегда исчезнет из ее жизни. Она заранее прощала Пирса, ведь сама была виновата во всем.
Жоржетта переступила ногами и наткнулась на что-то мягкое. Рубашка, но чья? Его или ее? «Впрочем, какая разница?» — подумала она, одеваясь с полным равнодушием к тому, как это будет выглядеть. Уже взявшись за край верхней койки и собираясь взобраться на нее, она вдруг окаменела, пораженная внезапной мыслью. Если Пирс выбросит ее за порог, узнав правду, то куда ей идти? Ведь свободных кают на борту нет!
Горечь поражения охватила девушку, когда она вспомнила недавно принесенную клятву.
— Я знаю, знаю, — прошептала она, обращая взгляд к потолку. — Но ведь ты всеведущ, Господи, и понимаешь, что я никак не могу признаться во всем сейчас. Если он станет расспрашивать, я скажу, что он спал и разговаривал, и он решит, что это был только сон. Вот когда будем в Калифорнии, тогда я и скажу ему правду. Честное слово!
Несказанное облегчение охватило ее при мысли об отсрочке признания, сама мысль о котором заставляла содрогаться. Перед тем как улечься, Жоржетта достала из сумки полосу ткани, чтобы затянуть груди. Что ж, думала она, придется им потерпеть еще какое-то время, а раз уж ей с Пирсом приходится делить одну каюту на двоих, то и по ночам тоже. Она ощутила отголосок боли — груди, казалось, с каждым днем становились все чувствительнее и протестовали против оков все сильнее.
Девушка тронула вершинку одной из них — ту, которую целовал Пирс, — и вспомнила острое наслаждение от этого. Он еще многое делал с ней в эту ночь, и все было восхитительно плотским и бесстыдным.
Вот только все кончилось. Навсегда.
Жоржетта с трудом подавила рыдания.
Глава 15
Рано на рассвете она оделась и тихо покинула каюту. Было бы невыносимо находиться там в момент пробуждения Пирса, когда он осознает, что Ласточка была всего лишь сном.
Вот Пирс открывает глаза и понимает, что один в постели. Он озадачен и обводит взглядом каюту, но нигде нет никаких следов Ласточки. А вскоре, когда он наконец приходит к выводу, что спьяну придумал себе ночь любви, недоумение на его лице сменяется разрывающей сердце болью.
Итак, Жоржетта убралась подальше, зная, что, возможно, ей придется снова прибегнуть к лжесвидетельству. Когда она вышла на палубу трехмачтового парусника, глаза ее горели от невыплаканных слез, но на сердце была решимость выбросить Пирса из головы хотя бы на время.
Над головой вздымалась громада парусов, наполненных теплым тропическим ветром, туго натянутые канаты издавали слабое мелодичное гудение, словно втихомолку напевали что-то. Движение судна отдавалось в досках палубы мерной вибрацией. До сих пор девушке не приходилось плавать на данном конкретном типе судов, и ей показалось, что оно не плывет, а летит, едва касаясь гребней волн килем. Скорость была выше, чем у «Вестерли», так что приходилось придерживать шапочку рукой, чтобы не унесло.
Жоржетта заторопилась на нос. Покрепче взявшись за поручни, она проследила глазами линию бушприта, потом позволила взгляду унестись дальше, к горизонту, и снова вернулась к парусам над головой, белая громада которых представляла собой на редкость величественное зрелище. Нос калифорнийского клипера был сильно вытянут вперед, так что Жоржетта будто неслась высоко над волнами. В этом было ни с чем не сравнимое очарование.
