— Тимур Борисович, что вы почувствовали? — спросила она.
Он поморгал, приходя в себя.
— Ну… Э-э… Такое сосание, как голод… Нет, скорее, тревогу.
— В этот раз я не давала команду проснуться.
Тужилов молчал, он медленно соображал. Потом сказал:
— Это значит…
Здесь, в этом подвале, специально найденном и арендованном для их общих целей, Вера Лученко пыталась повторить опыт физиолога Гершуни, многократно поставленный им в середине прошлого века. Человека усыпляли с помощью гипноза и, когда он засыпал, включали звук в неслышимом диапазоне. В этот же момент человека будили. И так десять раз подряд, двадцать… В итоге некоторые из испытуемых начинали просыпаться уже только от одного звука, слышать который они не могли, но каким-то образом чувствовали.
Лученко тоже начала со звука. Когда у Тужилова появился стойкий условный рефлекс, она перешла к тому, чего еще никто не делал: вместо звуков она ввела в опыт угрозу для жизни. Сотни раз на старика направляли ствол, и сотни раз в этот миг Вера его будила. Результатов пока не было. А теперь…
Вера заметила оживленно, впрочем, без особой радости, а с облегчением:
— У нас начало получаться… Вы сейчас впервые проснулись сами, без сигнала, без звука, только от неслышимого и невидимого раздражителя.
Тужилов открыл рот, встал, улыбнулся.
— Я рад, Верочка! И за себя, и за вас. Мы скоро закончим?
К ним подошел Стас, молча встал рядом. За все время его помощи Лученко и Тужилову он произнес едва ли десяток слов. Вера была очень благодарна Андрею за такого помощника…
— Давайте-ка чайку, — звучно произнес Тужилов и направился в другой конец подвала.
Там находилась их импровизированная маленькая кухня. Пожилой профессор настоял, чтобы тут было все, к чему он привык, раз уж ему приходится проводить здесь столько времени. Он включил чайник, достал из холодильника нарезку сыра и ветчины в магазинных упаковках.
Вера уселась на стул и сказала:
— Нет, Тимур Борисович, мы не скоро еще закончим.
— Но ведь начало получаться…
— Прекрасно, что получилось. Я боялась, что не… Словом, опыт мог и не сработать, слишком много всяких факторов. Но это только начало. Успех надо закрепить уже без погружения в сон.
— Так сколько же еще вы будете заниматься своими опытами? Мы сидим здесь уже три недели!
— Не три недели, а восемнадцать дней, — терпеливо ответила Лученко. — Заниматься будем, пока вы не получите то, чего хотели.
Профессор с полным ртом энергично закивал в знак согласия. Крошки посыпались ему на бороду.
— Теперь мы видим, что это реально, — продолжала Вера. — Что это не сказки и не мистика — выработка у человека чутья на смертельную опасность…
Тужилов перебил ее:
— Да! Я же говорил, я знал, Верочка! Теперь я в Питере открою спецкурс по этой методике…
В комнату вошел Петя Пасюта, телохранитель Тужилова. Старик отказался ехать в Киев без него, хотя Вере казалось, что наоборот — это телохранитель не хотел отпускать клиента.
Профессор прервал себя на полуслове, недовольно спросил:
— Чего тебе, Питон?
— Бутербродик, — улыбнулся здоровяк, пожимая круглыми могучими плечами, и полез в холодильник.
Тужилов дождался, когда он выйдет, и добавил:
— Назову этот курс «Тренинг на выживание».
Стас вздохнул.
— Наберитесь терпения, — сказала ему Вера. — Что поделаешь, надо выполнить обещание.
— Так сколько еще подходов будет в этом вашем опыте? — спросил помощник.
— Не знаю. Полсотни, сто, несколько сотен.
Тужилов удивился.
— И что, я каждый раз должен буду погружаться в гипнотический сон?
— Теперь не обязательно. Нужно менять условия. И кстати… — Она поманила десантника за перегородку, там шепнула ему так, чтобы не слышал старик. — Скоро пистолет нужно будет сменить чем-нибудь другим.
— Чем? Автоматом?
— Может, и автоматом, хотя лучше снайперская винтовка с оптическим прицелом. Но это ведь тоже пули. А испытуемый должен реагировать на опасность не только от выстрела. Не знаю, помогите придумать, вы же мужчина! Можно подвешивать над ним тяжесть, тут в подвале есть блины от штанги. И тяжесть пусть грозит упасть на него, то есть что-то с веревкой придумать, поднесенный к ней нож, например. Потом перейдем на шприц с ядом, пузырек с кислотой…
— Ого, — удивился Стас. — У вас богатая фантазия на тему, как лишить человека жизни. Могли бы стать первоклассным маньяком.
— Спасибо на добром слове! — усмехнулась Вера в ответ. — Но если надо, я и без всяких приспособлений обездвижу кого угодно. Поймите, в этом опыте нужно применить все, что способно убить или искалечить. И повторить по сто раз. Тогда в подсознании человека что-то окончательно растормаживается. Он будет способен чувствовать уже малейшую опасность. Не сядет в поезд, если тому суждено сойти с рельс. В обреченный на авиакатастрофу самолет. И так далее…
Помощник задумался. Ему и самому хотелось бы пройти такой тренинг…
— Ладно, винтовку я, если надо, принесу, — разговорился он. — Могу еще ножи. И кстати, у меня есть японская катана. Настоящая, острая как бритва.
— Отлично! — похвалила Вера. — А теперь продолжим.
В этот вечер помощник направлял на Тужилова ствол пистолета еще несколько раз. Но профессор уже не спал. Он сидел на кушетке, стоял у окна, у тренажера, сидел на стуле, залезал в холодильник, пил чай. Из тринадцати раз старик почуял опасность два раза.
— Холод в кишечнике, — пояснил он, отвечая на настойчивые Верины вопросы, как именно проявляется его реакция на неосознаваемую смертельную опасность. — Сосание, озноб… И в груди теснит. А что ты так расспрашиваешь? Интерес исследователя или тревожишься за меня? Я помню, что у тебя начиналась крапивница… Такая была реакция организма на неосознаваемую угрозу твоей жизни. А сейчас как?
Она промолчала. Значит, пока что Тужилов чувствует себя нормально. Но надолго ли? Такая серьезная и редкая вещь, как чувствительность к смертельной опасности, не может существовать в человеке сама по себе, отдельным бонусом. Почти у любого, кому досталась сверхчувствительность, за счет гипертрофированного одного чувства притуплено другое. Или наоборот: чутье на опасность повышено, потому что каких-то других пониманий или интуиций не хватает. Точно так же чувствительность к опасности, вырабатываемая в ком-то искусственно, не развивается на пустом месте, человек не может остаться прежним. Четкой зависимости, строго просчитанных побочных эффектов нет, в этом вся проблема…
Сложный индивидуальный механизм может отреагировать совершенно непредсказуемо. Человеку может полностью «отбить» всю ощущалку — и он превратится в ходячего робота: ничто его не трогает, не вызывает острого удовольствия или горя. Ну, чувствует он опасность. Как данность. Но она уже не вызывает острых чувств и прилива адреналина, как и все остальное на свете. Или, опять же, наоборот, все на свете обостряется так, что хоть запрись в четырех стенах: каждая мелочь вызывает сумасшедшую реакцию, аллергию, острую боль, затуманенность и прочие неприятные состояния. Она вспомнила «Альтиста Данилова», где героя «наградили» гиперчувствительностью к чужим страданиям: где бы кто ни мучился — и ты мучишься заодно, как будто подключенный проводком. И такое тоже может образоваться…
